«Цена глупости неизвестна…», – крутилось в его голове, или он слышал это из уст неутомимых собеседников.

«Аккуратность превыше всего… возможно пролететь, но не во всех случаях, не во всех… Вот я и пришел, сами поймите, я восстаю в исключительных случаях, когда моя метафизика… Когда ваше микро становится частью макро, частью глобального, либо взрывает его – и вот здесь сразу мой выход. Шепчите четче. Не всем присутствующим слышно. Передайте картофель. А мне кувшин с уксусом. Шуга, попробуйте землянику в сметане, убедитесь в том, что она из вашего детства. Хорош поросенок, прям как тысячу лет тому назад. Вот ни черта не изменилось! Ключа еще помните? Ах, да вам уже рассказали. Вот так все и произошло, вошел через дверь, а ушел через окно – бедный Ключ. И я говорю, что мало жил, подлец, мало жил, еще бы горя схватил бы. Такого настоящего ему горя. Да, человек – алмаз, но сами понимаете, что мутный… очень мутный… очень мутный… это очень мутные люди… очень мутные люди… Очень. Мир еще спасибо скажет. Море ему теперь из клюквы не видать, многие теперь греются в постели Ключа, да только на рассветах серые сны видят, а тот приходит и еще прощения у них просит. Мол, простите меня за серый сон, за то, что туго стало после встречи со мной. Ведь самое страшное – это человека обидеть, а я вот здесь потому, что ни во что не верю… верю… не верю… верю… И тут его опять спрашивают, поглаживая пипочку его жены: Зачем пришел? Мытарь, что ли? А он ответить не может, все оправдывается, а его уже и не слушают, только свое дело шнуруют и шнуруют… шуруют и шуруют, а он все верю, не верю, верю – ей-богу, цветочек! Шуга, вы уже уходите? Я вас провожу до ступенек, а то с меня Бог спросит, ежели вы в коридоре навернетесь. Осторожненько. Бог говорит, что потопит… Никого не оставит в живых, мне полковник намекнул, так по-честному. Бог говорит, что человечество толком не молится. Одна недвижимость на уме, да чего продать, кого законсервировать. Все, знаете ли – прославляются. Кто? Безголосые? Чертовщина. А мы что? Хоть местами меняйся. Ей-богу, скоро поменяемся. Подождите, это те, что петь не умеют, но сплясать смогут? Что вы несете? Чеснок передайте, любезный. Тогда что? Про неугомонных с плеткой? Да с плеткой, с плеткой! Я сказал про аферистов, что выдают свои пороки за таланты, успешно их продавая. А вы, чеснок, в самом деле, едите? Привыкли уж… В конце концов, отобрать у голиков деньги – разве сложно? Уже отбирали. Я сам слышал, у меня связи имеются! Да прекратите вы! Мне еще генерал подтвердил, что Бог так и сказал, что воды не будет. Помилуйте! Вы же только про потоп втирали. У какого народа не будет? Ни у какого! Только у очень богатых в бутылочках на шее будет вода висеть вместо брильянтов. А мыться как? Пить что? Все ж передохнут! Вот так и будут вымирать. Друг за дружком. Друг за дружком. Вот мы и поменяемся. Глядишь, и черт заживет по-человечески. В свинью превратится безжалостную, коварную, скотскую, с модной губой, в лицо с обложки».

«Убейте меня! Убейте меня!», – в приступе яростного безумия очнулся утомленный от диалогов Манжет. Терзая себя за грудь от пережившего видения, отчаянно бился в силуэте кресла, ноги его сделались ватными, а сильная бледность лица неожиданно окрасилась в красные бегающие пятна.

«Да очень вы нам нужны!», – резко высказался приглашенный демон, стягивая с себя белую салфетку, в то время как Пятнышко разделывало «по-острому» запеченную буженину.

«И не говори, размечтался. Убейте его! Убейте! Нет, друг, мы такие грехи на душу не берем!», – с усмешкой пропищал демон, заворачивая в срезанный кусочек буженины ягодный соус.

«Такую радость всем сделать! Вот если к нам по-простому на долгое лето, дело другое. Глядите, Июнь к нам пожаловал, наш теплый и ласковый месяц. Отдыхает с дорожки, аж сани занесли окаянного. Уже все подписал, от всего отрекся и совсем согласился даже войну развязать. Ну, что я говорил, недолго будет думать, времени-то у него нет. А у кого оно есть?».

«Мне кажется, что я сплю!», – простонал на самый верх разочарованный Манжет.

«Да не спишь ты», – равнодушно подсказало Пятнышко, продолжая кромсать буженину.

«Тебе еще повезет, помнишь заветную надпись? А ты психовал…».

«Кто все эти люди? Где я?», – перебивал гость, опровергая настоящее.

«Да не люди мы, а самые обыкновенные демоны», – высказался многообразный, засунув в труп мутного старика горстку грецких орехов.

«Вы в гостях! Понимаете?», – фамильярно заметил второй, эффектно сняв с головы мужской парик «Аллонж», что был когда-то наспех украден им еще во второй половине XVIII века прямо посреди дьявольского судебного процесса. Светски демонстрируя свой длинный язык, демон искусно оголял свои гнилые зубы, вслепую подрисовывая мушку – кривлялся, выкрикивая обезьянкино «У», будто упоминал о земном долге господина Манжета. Пятнышко чмокнул свою ладошку, чихнул, успешно наслаждаясь мгновением, в то время как его друг продолжил дегустировать пищу, добавляя наиважнейшее: «Вас пригласили, так ведите себя прилично. То есть вопросов желательно не задавать!». Чопорно отчитав накрахмаленного, демон тут же ударил деревянным молоточком по столу. А дальше запивал густым вином буженину «по-острому», ропща на современные души, и снова нарядился в волосы, изображая осведомленного обо всем судью.

«Бок болит! – простонало Пятнышко, глядя в ряженого. – Вот, печенки нет, а болит! Память – удивительная вещь!», – с особенным выражением покаялся постельный клоп, с диковиной уносясь в праздник стола и ночи.

Лежа на атласном отрезе, крупные агаты впитывали звездные блики через открытые настежь окна, что уходили за тянувшейся лозой. Запахи волнующего вечера еще более будоражили и сотрясали забитые обстоятельством головы, и не было в этом кончины для нечто следующего, что находило в себе нарушение и беспрепятственную расплату.

Господин «Вешайтесь Все» перевернул песочные часы, что у самого носа мелькали. В эти долгие и утомительные будни он не зря посылал свою неприязнь прочь, проводя свое личное сцепление разума в существо окружающего механизма. «Твои глупые, бессильные проклятья ничего не значат для меня и моего белого, чистого Бога», – за сказанным следовала подпись Сахарного, он еще раз придвинулся к самому краю, дабы лучше всмотреться в принесенные ему бумаги. «Господин „Вешайтесь Все“, своим излишним вниманием вы кормите убитых птиц…», – развернул затаившейся диалог уже достаточно долго ожидающий его гость.

«Мне нравятся эти мысли. Как уставшее зло и отдохнувшая доброта», – процитировал он, следом замечая качество выражения.

«Вы заметили! – со сноровкой обрадовался Волчий, пытаясь еще более приблизиться к читающему. – Здесь… нетрудно это сделать. Да и вы не побрезгуйте взять чего-нибудь с полки», – подчеркнув уютность зала, Господин «Вешайтесь Все» улыбнулся исподлобья уголком рта.

«Ну, признайте, что я прав. Это то, что нам нужно! Ну, разве я не сообразил хорошо?», – в надежде ударялся Волчий, уповая на свое грамотное решение.

«Сообразили. И есть куда спешить. Верните эти бумаги их законному владельцу со всеми почестями. Что же касается фламандского отшельника, то расскажите о нем правду, путать здесь больше нечего. Надеюсь, что господин Сатанинский закончит свою адскую историю взамен на наш добрый козырь».