Середину лета я не проскучала. Помните? Ирочка и Темка. Мои два новых друга оказались ничего себе. Оба остались в городе, по своим причинам, и оба чуть беспризорными. Не так, как я, конечно. Но достаточно, чтобы в дневное время болтаться, где попало, а в ночное – с разрешения родителей оставаться друг у дружки.

Ирочка, она была единственной дочкой некоей Маргариты Платоновны, рядовой учительницы английского языка из нашей же спецшколы. Довольно странной женщины, я с ней не сталкивалась до того ни разу, у нас в классе и в отдельной группе она не преподавала, но даже издалека Маргарита Платоновна производила смутное впечатление – в смысле, непонятно было, что она такое, или, вернее, кто? Белая ворона или розовый фламинго, городская юродивая или провинциальная барыня. Маргарита Платоновна ходила по нашей школе зимой в расписном шелковом платке поверх – надо же! – громадного рыжего парика, уложенного на манер «бабеты» но с косой челкой. И на уроках так ходила и на переменках. А когда наступала летняя жара, парик закономерно пропадал, оставался только расписной платок, не один и тот же, платков у нее хватало, и все импортные, «мейд ин», по советским временам – сами знаете, недешевое удовольствие. Почему диковинная «англичанка» стеснялась собственных волос, я так и не узнала, не поняла, хотя, подружившись с Ирочкой, видела странную учительницу без парика – вовсе не было у нее никакого облысения, как утверждала расхожая сплетня, и лишая тоже не было – довольно густая каштановая грива, стриженная, чуть ниже ушей, почти даже не седая, а хоть бы и седая, покрасить хной, и всех делов. Но Маргарита Платоновна носила парик и платок – как мимоходом обмолвилась мне однажды Ирочка: мама не любит говорить на эту тему, ходит в своем образе, и все. Зато я узнала от новой подруги, почему загадочная «англичанка» вообще такая загадочная, вдобавок высокомерная, нелюдимая, в коллективе ее должны были бы давно «зачморить», но никто не трогал, словно вокруг нее протянулась колючая проволока под смертельным напряжением. Ирочка рассказала, без всякого секрета, мне и Темке, словно о содержании передачи «В гостях у сказки» – у них раньше был папа. Хороший папа, капитан КГБ, молодой и способный, о роде его занятий они ничего не знали, только в один обычный день он исчез и надолго, Маргарите Платоновне сказали – специальная командировка. А потом он вернулся, но не домой, в тяжелом состоянии в психиатрическую больницу – а еще потом-потом его списали с инвалидностью вчистую, дали хорошую пенсию, и однокомнатную квартиру тоже дали, с Маргаритой Платоновной они развелись, так рекомендовали наверху, старая жилплощадь осталась жене и дочке, видно, вместе им жить было небезопасно. С той поры из Маргариты Платоновны лишнего слова нельзя было вытянуть, однако в школе ей много чего позволялось, большая скидка на коллективные заботы, наверное, считали – для процветания Родины ее семья и так сделала достаточно. Но с Ирочкой не водился почти никто. Поэтому ее перевели в наш параллельный класс – когда девочку открыто стали третировать ее соученики-«торгашата». Я сразу взяла ее под свою защиту. Не потому, что я очень уж правильная со всех сторон и мой идеальный мир требовал внесения поправки. А только никогда раньше – вообще никогда не выпадало мне защищать такое слабое и одинокое существо: чернявая, как цыганочка, худющая, точно кузнечик, нескладно-костлявая, личико болезненное, одутловатое: моя мать однажды сказала – «как дулька», имея в виду сложенную фигу. В общем, безголосый заморыш, жупел для насмешек, тихая овечка. Я же всегда стояла сама за себя, и здорово стояла, но чтоб за кого другого, нет, до той поры не приходилось, не нуждался во мне никто, а тут – повезло.

Только не подумайте, будто я вслепую жила и дружила, будто Ирочка тоже представляла собой придуманный мной идеал – робкое преданное одной мне существо, кругом благодарное, хвостик от юбки. Так, да не так. Где ей было выгодно – там, конечно. Но чаще Ирочка, откровенно пользуясь мной, смотрела тоже чуть-чуть, но свысока, будто благородная барышня на горничную, очень похоже в чем-то на Маргариту Платоновну, яблоко от яблони, а глиста от задницы недалеко держатся, уж простите за грубость. Наверное, это была особая у нее, защитная реакция, Ирочке ведь доставалось, за то, что не такая, как многие. Вообще-то и я была, по семейным обстоятельствам, не как большинство прочих, вроде тут мы были похожи. Но если я давала в морду, то она, я думаю, гордо про себя говорила: скоты, быдло, не стоит обращать внимание, меня не любят, потому что я выше их всех. Вот и получалось, будто мы – дворяночка и мещанка, я к ней всей душой, а мне от нее гривенник на чай. Но я все равно ее любила и была довольна, что у меня появилась подружка. Почему? Вы решили, я мазохистка недоделанная, или у меня самооценка была в детстве, что называется «ниже плинтуса»? Не угадали. Здесь другое. Это – как со щенком, которого подобрал на дороге. Может, он вам всю квартиру описает, может, всю обувь сгрызет, может, от его лая вы с ума съедете, может, он кусучий и нрав у него прескверный, да еще вырастет тот щенок, превратится в громадного телятю, никакого мяса не хватит на прокорм. Но все равно, вы его подобрали, и вы его полюбили, потому что сами так хотели и сами выбрали, и вообще уже подло идти на попятный. Короче, мы в ответе, бла-бла-бла, за тех, кого… ля-ля-ля, приручили, приманили, прикормили, и вообще пригрели на своей груди, хотя бы и змеюку подколодную. А знаете, почему? Помните, летчик этот, вы мне как-то о его гибели исследование прислали? Сент-Экзюпери. Вот вы не думайте про него, будто он кругом прав. Я в то время его читала, и уже тогда мне казалось – обман, нечисто на руку. Он, наверное, так себе навоображал – всякий человек в ответе за прирученного слабого, потому как, это благородно, гуманно, и вообще улучшает моральный климат мира во всем мире. Иначе говоря – блаженная все это чушь. В реальности так не бывает, хочется, но не бывает, и даже мой идеальный мир никакого подобного самопожертвования не требовал. Щенка подбирают и маются с ним потом не из милосердия, там, сострадания и всяческой иной словоблудной хрени. А только как иначе сильному узнать, что он силен, если не по отношению к слабому? Ответ – никак. Эти два понятия суть относительные. Нельзя по щучьему веленью быть добрым и справедливым на пустом месте. Добрый должен, я извиняюсь, говна наестся с пол-ушата, тогда точно сможет сказать про себя, ага, а ведь я добр! И справедливый пока не устанет получать в рыло за свою правоту, тоже не возгордится, что он самый правильный человек из всех его окружающих подонков. А вообще многие от неподходящих щенков избавляются, и не потому, что люди они плохие, но не тянут, попробовали и поняли, приручить приручили, а дальше – гуй! Не выдюжить. Так что – щенка за шиворот и за порог. Или подохнет там, или подберет другой доброхот, из тех, кто себя на щедроту или силу проверить захочет. Так что испытание на «сент-экзюпери» не все подряд проходят. Нормально это. Не то бы, мы давно в чистом дурдоме жили, от собственного подряд ко всем сострадания и расплодившихся кругом собак.

А вот Темка, второй мой новый дружок, он был совсем другой коленкор. Его мама тоже работала в нашей школе, только… Внимание! Ап! Посудомойкой в столовой. Как вам? Такой поворот. Собирала остатки, тарелки, ведь у нас не буфет был, мы – школа для бла-ародных, нам на длинные классные столы подавали, мы ели, потом уходили, а служащие столовой – такие, как мама Темки, – за нами потом убирали. Не по-советски? Зато вполне по обкомовским нормам, для будущих подрастающих преемничков самая школа жизни. Как правильно обращаться с халдеями из гособслуги, и в чем преимущества народной власти для ее уполномоченных представителей. Темку в нашу блатную школу, конечно, не из-за матери взяли, не тот уровень. Хотя отчасти благодаря ей – оттого, что случилась поблизости, на виду, сынишка ее понадобился «для разбавления пролетариатом». Нехорошо, когда в ученической среде напрочь отсутствуют представители широкой народной массы, не по-советски это, партийные органы могут быть недовольны. Так что, Темка и его мама-судомойка очень вовремя оказались под рукой, в нужном месте в нужное время, вроде бы «из простых», а вроде бы свои. Но все же «из простых» – для нашей школы это было позорное клеймо. Потому с Темкой тоже почти никто не дружил – сам он был на год старше нас с Ирочкой, но очень маленького роста, хотя не тощий и не щуплый, сбитый такой мужичок, и глаза татарские, раскосые, мудрые. И отца у него тоже не было. Даже в помине. Так что – формально мы все трое получались безотцовщина. Однако Темку не обижали, его ровесники из старших надо мной классов, считали – шпану вообще опасно задевать, сохраняли безопасное расстояние. Но он был никакая не шпана. Вместе с Ирочкой учился в музыкальной школе – это она нас познакомила. А Темка играл здорово – числился по классу рояля, но уважал только электрогитары. Вот вы сейчас подумали… подумали, подумали, я знаю. Откуда у сына посудомойки, да еще одинокой, лишние деньги на музыкальную школу? У нее зарплата рублей семьдесят тогда была, даже если вкалывать на двух работах или в две смены, ниже прожиточного минимума, какая там музыка? Спортивная секция при ДОСААФе еще куда ни шло. Блин.