class="p1">Димидко посмотрел с сомнением, думая, говорить или нет, и все-таки решил поделиться:

— Самойлов, директор завода, где мы числимся, под следствием. Шуйский, который нам давал немыслимые премии, за решеткой. Все, что нам остается — зарплата в три тысячи, никаких премий за выигрыш или ничью, никаких двухсот тысяч за Первую лигу! Исполняющий обязанности начальника, Смирнов, ну, голубец, который у нас до Тирликаса был, сам понимаешь, на контакт не идет, и по закону он прав! — В сердцах тренер плюнул на обочину, остановился. — Тирликаса, который мог выбить финансирование, нет, и хрен знает, что с ним. — Он замолчал, чувствовалось, что ему неудобно говорить.

— Что еще? — настоял я, мрачнея.

— Мы на мели. Свободные деньги ушли на адвоката. Не все, конечно, но то, что у нас сейчас, с прошлогодними обещаниями Шуйского несопоставимо.

— У меня на счету около девяноста тысяч. Как его разблокируют, скину в общак, на первое время должно хватить, а дальше ситуация в стране наладится, и можно будет качать права и искать благодетеля.

— Этих денег хватит на премии за четыре игры. — Димидко пнул ветку, попавшую под ноги. — Если бы это было в прошлом году — другое дело. Но сейчас все к хорошему привыкли, а материальной мотивации нет, понимаешь? Мы вроде как поднялись по карьерной лестнице, а получим пшик и овации. Народ разбегаться начнет.

— Все наладится, — пообещал я. — Не сейчас, в смутное время, — позже.

— Тирликаса бы хоть вернуть. Он хорошо работал. Он хоть живой? Толковый был мужик.

— Точно живой, с ним никак не связаться, но я постараюсь.

Пока сидел в СИЗО, весь мой ресурс был направлен на решение единственной проблемы — как освободиться. Теперь я на свободе, эйфория немного схлынула, и обозначился ворох проблем поменьше, но которые портили настроение. Оказалось, более всего меня волновала не грядущая игра, а участь Льва Витаутовича.

Распрощавшись с Димидко, я в очередной раз набрал Тирликаса и снова не дождался ответа. Правду ли говорит Семерка? Или, может, Льва Витаутовича довели до состояния овоща, и он никогда не будет прежним? Вот теперь радость как рукой сняло. Когда проходил полиграф, я говорил, что хотел бы, чтобы отец, которого я не знал, походил на него. Выходит, я не лукавил и действительно к нему привязался, он стал для меня не просто старшим товарищем, а членом семьи.

Семерка обмолвилась, что, возможно, он почуял во мне дар и хотел стать моим куратором. Если каждый ученик так привязывается к куратору, представляю, как больно было ей, когда она узнала о предательстве.

С Лизой мы условились встретиться в парке у фонтана. Дома я наскреб по карманам своих вещей восемьдесят рублей, сотку занял у Погосяна, чтобы снять отель на сутки, причем не шикарный номер, в каких мы отдыхали раньше — самый бюджетный. И о ресторане речь не шла — купим еду в магазине и возьмем с собой.

Будь мне и правда девятнадцать, я бы безоговорочно верил: любовь преодолеет все преграды. Сейчас понимаю: ни хрена. Не каждая любовь, не каждая дружба. Тот друг, что готов поддержать в горе, может лопнуть от зависти, если у тебя все вдруг станет прекрасно. С любовью наоборот: когда ты успешен, все тебя любят и хотят, но как только начнутся трудности, поклонницы отвалятся, как пиявки. Лиза привыкла к роскоши, я сам ее баловал, она, конечно, поначалу согласится на рай в шалаше, но вскоре выяснится, что в щели дует, дешевый матрас в бока давит, и вообще, не для того цветочек рос, чтобы прозябать в нищете.

Я отогнал мысли. Наверное, от Димидко декаданса нахватался. Все будет так, как я хочу. Точка.

В магазине я выбрал три нежно-розовых розы, похожих на саму Лизу. Хотелось купить ей весь магазин — за то, что ждала, поддерживала… Нет, не «за то что» — просто хотелось бросить мир к ее ногам. Но я теперь на мели, и неясно, сколько это продлится.

На улице стояла все та же белая милицейская легковушка. Надеюсь, к нам в номер они не попрутся. Чтобы избежать конфуза, я подошел к своим телохранителям и постучал в тонированное стекло — оно опустилось, и я сказал:

— Парни, понимаю, вы обязаны за мной приглядывать. Но сейчас я иду на свидание с девушкой, я ее три месяца не видел. Мы остановимся в отеле. Пожалуйста, не тревожьте нас.

Милиционеры переглянулись.

— Не вопрос, — кивнул капитан за рулем. — Подождем в холле.

— Всю ночь? — удивился я.

— Дежурство есть дежурство, — пожал плечами он.

Я пришел на свидание на десять минут раньше. Лиза уже была у фонтана. Увидела издали, просияла, бросилась навстречу, повисла на мне, уткнувшись носом в шею, и… расплакалась. Я принялся гладить ее по волосам.

— Ну что ты, все ведь хорошо.

Она мелко закивала, обняла так, что, казалось, ребра затрещат.

— Да. Не отпущу. Никуда. Ни на миг. Я думала, с ума сойду.

Я поднял ее голову за подбородок, коснулся губами одной щеки, второй. Протяжно вздохнув, девушка потянулась навстречу. Мы поцеловались, и мир перестал существовать.

Даже милиция, которая меня берегла, перестала существовать. Плевать на них. Пусть завидуют! Лизе я про соглядатаев не сказал, чтобы не смущать.

Какая там еда из магазина! Наш переход из парка до гостиницы напоминал один жадный бесконечный поцелуй. Не помню, когда мы шли, казалось, вовсе не размыкали рук и не отлипали друг от друга. А потом — р-раз — и мы в гостинице. Падает к ногам одежда, мы переступаем через нее и валимся на кровать.

Завтра. Все проблемы — завтра.

— Как же я тебя люблю, — шепчет Лиза, покрывая поцелуями мое лицо.

Качели настроения застывают в наивысшей точке, и я понимаю, что все будет хорошо, мы справимся, ведь самое сложное позади.

Глава 21

Не читайте до обеда советских газет!

Мне думалось, что ночь выдастся бессонной, но мы за несколько часов утолили плотский голод и истратили силы, а потому вырубились до двенадцати, прижавшись друг к другу.

Я проснулся первым, осторожно вытащил затекшую руку из-под Лизиной головы и… чуть не взвыл, так болело тело после вчерашней тренировки.

Хорошо!

Закрыв глаза, я разжег внутренний огонь, направил его в запястья и пальцы, представил, как растут, укрепляясь, мышечные волокна. Дальше тепло покатилось вдоль спины к бедрам, которые были синими от падений, к коленным суставам и голеностопам.

Лиза застонала, дернулась и, нахмурившись, обняла подушку, а я подумал, что разум у меня — слишком зрелый, я лежу в кровати с