От тела Алекса отходило такое количество проводов и капельниц, что смотреть становилось далее неприятно. Я знал, что Кроссу лишь немногим больше сорока. Выглядел детектив гораздо моложе своего возраста и, пожалуй, это была единственная приятная новость.

Я изучил графики и заключения врачей, прикрепленные к его кровати. У Алекса была повреждена артерия и, как следствие, он потерял много крови. Кроме того, отчет врачей гласил, что у Кросса наблюдаются также коллапс легкого, многочисленные ушибы, гематомы, разрывы тканей. Повреждение левого запястья.

Заражение крови. Все это вместе взятое автоматически ставило его в разряд, который медики шутливо называют «подготовить к списанию».

Алекс Кросс был в сознании, и я долго смотрел в его выразительные карие глаза. Какие тайны хранят они? Что ему известно? Видел ли он лицо нападавшего, помнит ли его? Кто сделал это с тобой? Конечно же, не Сонеджи. Кто осмелился войти в твою спальню?

Кросс не мог разговаривать, а я ничего не мог прочесть в его глазах. Мне даже показалось, что он не узнал своего друга Сэмпсона, не говоря уже обо мне. Грустно и печально.

В госпитале к доктору Кроссу относились с исключительным вниманием и делали все возможное для его выздоровления. Кисть была надежно «упакована» в эластичный пластический каркас, обмотана и подвешена на трапеции. Детективу выделили лучшую кровать с автоматическим изменением положения тела. Кроме того, он получал кислород через специальную трубку, надетую на штуцер в стене. Монитор постоянно показывал частоту пульса, температуру тела, кровяное давление и данные ЭКГ.

– Почему бы вам не уйти отсюда и не дать ему возможность как следует отдохнуть, – через несколько минут подал голос Сэмпсон. – Оставьте нас обоих в покое. Вы здесь ничем ему не поможете. Пожалуйста, уходите.

Я кивнул, все еще продолжая смотреть Кроссу в глаза. К сожалению, он тоже пока ничем не мог быть мне полезен.

Я повернулся и вышел из палаты, оставив друзей наедине друг с другом. Теперь я размышлял над тем, суждено ли мне будет еще раз встретиться с Кроссом. Я сильно сомневался в этом, поскольку уже давно перестал верить в чудеса.

Ночью я никак не мог выкинуть из головы мистера Смита, к которому я, правда, уже привык. А теперь там еще поселился и Кросс со своим семейством! Мне постоянно мерещились разные эпизоды моих посещений госпиталя. Я без конца вспоминал во всех подробностях и мелочах дом Алекса. Кто же так нагло мог проникнуть туда? Кого взял себе в помощники Гэри Сонеджи? Скорее всего, именно эту теорию и следовало разрабатывать дальше.

Вспышки памяти стали смешиваться в мозгу, и это выводило меня из себя. Мне совсем не понравилось такое состояние, и я стал уже сомневаться, буду ли я способен вести два таких ответственных дела одновременно. Сколько же для этого потребуется сил и энергии! Сейчас я чувствовал себя так, словно нахожусь на грани нервного срыва.

Всего двадцать четыре часа отделяли меня от ада. Сутками раньше мне пришлось срочно вылететь из Лондона в Америку. Я приземлился в Национальном аэропорту столицы и сразу же отправился в Куантико. Затем меня снова вызвали в Вашингтон, где я работал почти до десяти над загадкой Кросса.

И, чтобы уж совсем доконать мой организм, когда я, усталый и измученный доплелся до своего номера в вашингтонской гостинице «Хилтон и Тауэрс», на меня накатила бессонница. Мой мозг лихорадочно прокручивал события прошедшего дня, наотрез отказываясь отдыхать.

Мне не понравились рабочие гипотезы, которые выдвигались на совещании в штаб-квартире тем вечером. Следователи застряли в обычной рутине. Они напоминали мне слабоумных учеников, которые в поисках ответа начинают изучать потолок класса. А вообще, эти полицейские ищейки вполне соответствуют язвительному определению здравомыслия, которое предложил Эйнштейн (я впервые услышал его, еще когда учился в Гарварде):

«Бесконечное повторение одного и того же процесса в надежде получить другой результат».

Я продолжал в мыслях взбегать на второй этаж дома Кросса, туда, где на Алекса было совершено нападение. Я что-то искал. Что же? Я видел стены, заляпанные кровью, занавески, простыни и ковер у кровати. Что же я упустил? Чего не заметил?

И при этом мне никак не удавалось заснуть.

Тогда я решил заняться работой. Она действовала на меня как успокоительное лекарство. Как противоядие. Я уже начал вести дневник записей, сделал несколько набросков места преступления. Пришлось вставать с постели и приниматься писать дальше. Мой переносной компьютер, «Пауэрбук», всегда находился поблизости, постоянно готовый к работе. Правда, самочувствие было не самым лучшим: в животе бурчало, виски ломило. Я чувствовал, что начинаю сходить с ума.

Устроившись поудобней, я напечатал следующее:

«Мог ли Гэри Сонеджи каким-то образом остаться в живых? Не следует ничего исключать, даже самые абсурдные предположения и теории.

Потребовать эксгумации тела Сонеджи при крайней необходимости.

Перечитать книгу Кросса «Явился Паук».

Посетить Лортонскую тюрьму, где находился в заключении Сонеджи».

Через час напряженной работы я отставил компьютер в сторону. Было два часа ночи. В голове гудело так, словно я мучился тяжелейшей простудой. Но заснуть я все равно не мог и печально подумал: мне всего тридцать три, а я уже чувствую себя дряхлым стариком.

Перед мысленным взором снова предстала спальня Кросса. Никто даже не может себе вообразить, что это такое: жить с подобным образом в мозгу и днем, и ночью. Я увидел Алекса Кросса таким, каким застал его в госпитале. Потом мне начали вспоминаться жертвы мистера Смита, его «учебные пособия», как он сам любил шутливо называть их.

Ужасные сцены убийств продолжали кружиться передо мной, как на сумасшедшем колесе обозрения. И все они неизменно приводили меня в одно и то же место.

Я видел уже совсем другую спальню. Ту самую. Квартира в Кембридже, штат Массачусетс, где мы жили вместе с Изабеллой.

Ясно и отчетливо, словно все случилось вчера, я видел, как бегу по узкому коридору в ту роковую ночь. Я помнил, как тревожно забилось сердце. Оно словно подступило к горлу, душа меня и колотясь, стараясь разорвать мое тело на части. Я не забыл ни единого своего шага, ни самой последней мелочи на своем пути в эту спальню.

Когда я увидел Изабеллу, мне показалось, будто я сплю и вижу кошмарный сон.

Изабелла лежала на нашей кровати, и я знал, что она мертва. Никто не смог бы выжить после того, что здесь произошло. И никто не выжил – ни она, ни я.

Изабеллу жестоко убили, когда ей только исполнилось двадцать три года. Она ушла из жизни в самом расцвете лет. Она могла бы стать женой, матерью и антропологом, о чем всегда так мечтала. В ту минуту я не мог сдержать себя. Я наклонился и обнял то, что осталось от Изабеллы. Только то, что осталось.