«Утренние газеты в Турку вышли с заголовками о том, сколько русских самолетов было сбито днем ранее. Единственное, что указывало на переговоры, была маленькая заметка на первой странице. В ней говорилось, что иностранные радиостанции сообщили о достижении соглашения в Москве. Все это было обведено большим знаком вопроса.

Эта заметка не привлекла внимания пассажиров, в большинстве своем деревенских девушек и рабочих, одетых в белые маскхалаты поверх одежды, чтобы уберечься от русских истребителей, которые все еще разносили смерть и разрушение по стране».

В отеле «Кемп» Кокс, как и все остальные журналисты, провел ночь в состоянии тревожного возбуждения. Они ждали подтверждения ужасных новостей о подписании мирного договора.

«Вечером 12 марта я пошел по затемненному городу в комнату для прессы. Все корреспонденты знали, что в этот вечер нам сообщат что-то определенное.

Я оглядел комнату с ее зелеными столами и стопками переводов финских коммюнике, фотографиями Суомуссалми на стенах, с тяжелыми занавесками на окнах для полного затемнения. Здесь мне зачитали первое военное коммюнике, здесь я встречался с мисс Хельсинкис, симпатичной финской девушкой, которая работала секретарем, каждый вечер она сообщала количество сбитых русских самолетов».

Кокс спросил у Хельсинкис, как она себя ощущала. «Я живу в Выборге, — ответила она с печалью. — На прошлой неделе я в выпуске новостей увидела мою квартиру, разбитую вдребезги попаданием бомбы. Но не это меня беспокоит, а то, что мы прекращаем сражаться, после всех страданий».

Позже в этот мучительный вечер коллега Кокса по перу, Леланд Стоу, сидел наверху в номере Вальтера Керра, популярного репортера «Нью-Йорк Геральд Трибьюн» (позже он стал известным театральным критиком в «Нью-Йорк таймс») вместе с другими журналистами. Туда пришел и Кокс, который решил излить свои чувства посредством пишущей машинки.

«Мы пытались заглушить боль в сердце плоскими шутками. Они были такими же тупыми, как шутка бедного Лорена Зилиакуса, сидящего с пепельным лицом. Глядя на бесплодные попытки Вальтера куда-то дозвониться, он отметил: «Монетку, наверное, забыл бросить». Мы писали статьи, которые никогда не могли быть опубликованы.

Осаждаемый коллегами и явно подавленный финский пресс-секретарь Лорен Зилиакус смог нам сказать только то, что, возможно, мир и был достигнут в Москве, но парламент его точно не ратифицировал. Иначе бы он точно об этом знал.

Один житель Финляндии не мог больше ждать.

Зазвонил телефон, позвали нашего финского друга. Он положил трубку и сказал ровным голосом: «Первый из наших друзей покончил жизнь самоубийством». Это была молодая женщина, писательница по профессии.

Вскоре после этого журналистов пригласили спуститься в комнату для прессы. Зилиакус молча стоял перед входом в комнату с листом бумаги в руке. «Военные действия прекращаются завтра в одиннадцать», — сказал он, потрясенно, забыв, что завтра уже наступило.

Он говорил как на похоронах. Какое-то время в комнате была мертвая тишина. Затем комната понемногу стала пустеть — один за другим журналисты отправились писать статьи, рассказать миру, что Россия победила.

Министр иностранных дел Таннер обратится к финскому народу с речью в полдень, обрисовав условия мира, мрачно добавил Зилиакус».

* * *

Несколько сот километров на восток, на израненном бомбами Карельском перешейке, удивленные финские офицеры начали получать приказ о наступающем перемирии. Этот приказ им пришлось сообщить столь же удивленным солдатам. Эрик Мальм был одним из них. «Наш полк — точнее то, что от него осталось, — отправился в Миехиккяля (городок около Выборга) в то утро 13 марта. Пришел офицер из штаба полка и сказал, что будет перемирие. Это было как гром среди ясного неба. В отпуске я слышал о переговорах, но не представлял, что мир наступит так быстро».

Первой мыслью Мальма было спрятаться как можно глубже, так как сотни артиллеристов маршала Воронова, с орудиями, стоящими колесо к колесу, собирались стрелять по финским позициям до последней минуты — и после наступления перемирия тоже.

«Но русская артиллерия продолжала вести огонь, так что я укрылся получше, зная, что все прекратится через два часа. Было бы слишком смешно погибнуть в последние часы войны. Но русская артиллерия стреляла до полудня. Они присвоили себе еще один час войны.

Действительно, несколько финских солдат и добровольцев были убиты после официального прекращения огня мстительными Советами. На севере трагедия произошла около Салла, когда русские специально нанесли бомбовый удар по группе шведских и норвежских добровольцев, которые лишь недавно прибыли на фронт помочь своим финским братьям. Это привело к многочисленным потерям».

Одним из раненых в этом ужасающем эпизоде был Олвар Нильсон. Утром им сказали о прекращении огня. «Мы были разочарованы, большинство из нас, как я думаю. Мы хотели бы еще сражаться. Ведь для этого мы приехали. Но мы приняли перемирие. Затем, около полудня, час спустя после того, как вступило в силу перемирие, два русских истребителя вынырнули из облаков и сбросили несколько бомб на наш лагерь».

Нильсону повезло отделаться сломанной рукой. Девяти шведским добровольцам повезло не так сильно. Это была самая большая группа шведских добровольцев, погибших единовременно.

* * *

Наверное, неудивительно, что многие финны тоже хотели продолжить сражаться. Они так и поступили, как написал в своей книге «Красная Армия идет вперед» Джеффри Кокс, после финской войны ставший одним из ведущих британских радиоведущих.

«В Кухмо одна рота, получив предупреждение, что в 11 часов по финскому времени война закончится, бросилась на русские позиции на рассвете в гневе и сражалась, пока не погибла почти полностью. В Выборге финский ледокол, который был послан разбить лед на заливе и отрезать русских на западном берегу залива — гениальный стратегический ход, — продолжал движение после одиннадцати. Русские орудия открыли по нему огонь и убили семьдесят человек в экипаже.

В районе Тайпале на Перешейке, где финские войска удерживали позиции с начала войны и продолжали отражать удары солдат Тимошенко до горького конца, некоторые солдаты встретили новости о перемирии криками радости, подумав, что сдаются русские, а не финны. Настолько мало они знали об истинном положении дел».

После они осознали свою ошибку и разозлились. Тогда было уже поздно продолжать войну, но как они этого хотели, как отмечает Стоу.

«В одиннадцать часов был отдан приказ о прекращении огня по всему фронту. Финские солдаты, с трудом стоявшие на ногах, сначала не поверили, а затем встретили приказ громкими криками протеста».

«К черту! Было бы лучше продолжить воевать». Без боеприпасов, без артиллерии, без самолетов, финны требовали только одного — продолжения борьбы.

«В своих сердцах они не были побеждены».

* * *

В Хельсинки и везде по стране нация должна была испытать глубочайший шок от речи Таннера.