Пайка наклонилась, подняла подол и окинула его критическим взглядом.

А Дункан, стоявший вплотную к ней, зачарованно смотрел на ее красивую шею, на которой обнаружил крохотное пятнышко.

— Какое чудное родимое пятнышко в форме сердечка, — пробормотал он скорее себе под нос, но, услышав его, Пайка резко обернулась.

— Если ты будешь так пристально разглядывать меня, я заставлю тебя ждать, пока ты тоже станешь мокрым с головы до ног. Кстати, тебе показалось. У меня нет родимого пятна.

Дункан рассмеялся и показал на ее шею.

— Но я же не слепой. А у тебя сзади глаз нет. Поэтому ты про нее не знаешь!

— Но ведь мама сказала бы мне, правда?

Дункан пожал плечами.

— Понятия не имею. В любом случае оно миленькое. — И с этими словами Дункан уселся на один из камней.

— Пойдем! — попросила Пайка. Судя по всему, ей было неприятно, что он излишне внимательно рассматривал ее.

— Нет! — возразил Дункан и улыбнулся. — Теперь я буду сидеть, пока он снова не выстрелит. А потом ты сможешь посмотреть на меня. И если у меня есть родинка, скажешь мне об этом!

— А если гейзер не смилостивится над нами, пока не стемнеет…

— Значит, переночуем здесь и отпразднуем Новый год у Похуту, — ответил он, продолжая посмеиваться.

— Да ты сумасшедший! — Пайка захихикала и села рядом с ним.

— Мне очень жаль, что мои мать и сестра так повели себя по отношению к тебе, — помолчав какое-то время, серьезно заявил он.

Пайка вздохнула.

— Ничего страшного. Я ведь маори, я привыкла, что меня дразнят.

Дункан удивленно поглядел на нее.

— Почему это? Кто еще плохо обошелся с тобой? Это же не здесь, не в Роторуа, правда?

Пайка покачала головой и нерешительно начала рассказывать о времени, прожитом в Даргавиле. Она умолчала только об ужасном происшествии с отцом и сама удивилась, что доверилась этому незнакомцу.

А Дункан слушал ее как завороженный. Ее рассказ взволновал его, а голос девушки, казалось, проникал в самое сердце. Слушая Пайку, он поглядывал на нее со стороны. «Какой у нее красивый профиль!» — думал он, желая обнять и утешить, но опасаясь напугать своим поступком.

Вдруг она прервала свой рассказ и обернулась к нему. Молодой человек почувствовал, что его застали врасплох, слишком уж пристально он смотрел на нее.

— То, что я рассказываю, тебе наверняка совершенно чуждо? — спросила она, пытаясь встретиться с ним взглядом. — Ты ведь не знаешь забот. Или твоя мать когда-нибудь задумывалась о том, как вас накормить?

Дункан смутился.

— Нет, конечно нет. Ей даже готовить самой не приходится, потому что у нее для всякого случая есть слуги. Конечно, еще в детстве она выполняла все мои желания, но мне всегда давали понять, что я должен пойти по стопам отца. И если быть честным до конца, я ненавижу торговлю смолой каури. Вот только у меня нет выбора. Мой отец решает, какую профессию мне выбрать, с какими людьми встречаться и… — Он вдруг умолк.

— …И на ком жениться.

Дункан кивнул.

— Да, а еще где мне жить и о чем думать. А ведь мы такие разные. Я не стремлюсь к наживе. Мне хочется сделать что-то для людей. Я не могу радоваться богатству, созданному на крови других. Видя представителей твоего народа, я испытываю к ним странную тягу. Это у меня еще с детства. Я проводил каникулы здесь, у своей тети. И как-то раз наблюдал в Охинемуту семью, сидевшую за ханги и обедавшую. Представь себе, я присел с ними. Именно в тот день, когда за мной приехали родители. Когда мама увидела, что я сижу там на земле, она очень рассердилась. Я даже подумал, что она изобьет меня до синяков, но она просто расплакалась. «Никогда так больше не делай!» — всхлипывала она. И я пообещал ей.

Пайка слушала, затаив дыхание. Его голос был подобен нежной ласке теплого ветерка, но потом он замолчал и уставился на Похуту, словно ища у гейзера ответы на волнующие его вопросы.

Пайка негромко запела:

— Э па то хау хевини раро, хе хомаи ароха, киа танги ату ау и коней. Хе ароха ки те иви, камомоту ки тавгити ки Паэрау… — И неожиданно оборвала пение, чтобы объяснить ему, что означают эти слова. — Это песня мирных нгати апакура. Они жили рядом с Те-Авамуту и выращивали персики, яблоки и миндаль, чтобы продавать на рынке в Окленде. Несмотря на то что во время войны они вели себя мирно по отношению к белым, после войны в долине Вайкато их прогнали на юг, в Таупо. В переводе эти слова означают примерно следующее: «Меня гладит северный ветер, возвращая воспоминания, и я горюю о своем племени, затерявшемся в тени мира духов».

Дункан вздрогнул и указал на свою грудь.

— Твои слова трогают до глубины души. У тебя такой голос, которым можно очаровывать людей, — взволнованно произнес он и мечтательно поглядел на девушку.

Ему захотелось обнять ее, но в этот момент началось извержение маленького гейзера. Он схватил Пайку за руку и воскликнул:

— Пойдем, встанем в ту сторону, куда ветер понесет брызги Похуту.

Пайка рассмеялась и ответила:

— Нет, нет, меня он уже обрызгал. Теперь твоя очередь! — Но отнимать у него руку не стала.

Повизгивая, как дети, они подошли к горячему источнику. Он уже бурлил и шипел, как будто поторапливал большой гейзер выпустить фонтан.

— Смотри, до самого неба! — с восхищением воскликнула Пайка. И вот уже их окутало влажное облако из мельчайших брызг. И только когда снова воцарилась мертвая тишина, они посмотрели друг на друга. Пайка, хихикая, ткнула пальцем в белые пятна, которые остались на костюме Дункана от воды с высоким содержанием минералов. — Теперь ты такой же забрызганный, как и я.

— Ну погоди, рано еще злорадствовать! — поддразнил ее Дункан и потянулся к девушке, но Пайка поднырнула ему под руку и побежала прочь.

— Поймай! — поманила она его, отбежав достаточно далеко.

Дункан не заставил себя долго упрашивать.

— Я тебя догоню! — весело воскликнул он и побежал. Но Пайка хорошо умела бегать. Уж чему-чему, а этому она в Даргавиле научилась. Она была гораздо проворнее, чем он, и молодой человек догнал ее только потому, что, добежав до отеля, она остановилась и подождала его.

— А теперь я настаиваю на танце, — с наигранной строгостью произнес Дункан.

— Я решила не ходить на праздник, но мы, маори, держим свои обещания. Хорошо, я пойду с тобой, но что скажет твоя семья, если ты будешь танцевать со мной?

— А вот это, милая Пайка, мне совершенно безразлично. Если я позволю отцу и дальше определять свою жизнь, еще чего доброго стану таким же упрямым и несчастным, как он. Иногда мне кажется, что он ожесточился. Для него ничего не значат красота и сила старого дерева каури, если он может забрать его последнюю смолу. А его жена… — Дункан вдруг умолк. Имеет ли он право так говорить об отце, которому хочется видеть своего сына счастливым?