Среди них стоит Брайан Принс, его галстук-бабочка перекошен, он локтями отталкивает других с дороги, стремясь занять выгодное положение.

— Мэгги! — кричит он. — Поговорите со мной! Каковы ваши планы на Бейнберри Холл?

Позади него вспышки полыхают с яркостью фейерверка. Ослепленная, я отступаю, сначала медленно, шаркая назад, а потом поворачиваюсь спиной к толпе. Вскоре я уже бегу по подъездной дорожке, петляя по склону холма к Бейнберри Холл.

Мне нужен другой план побега, чтобы уйти отсюда. К счастью, я такой знаю. К такому же счастью, Брайан Принс и другие репортеры еще это не обнаружили.

Сойдя с подъездной дорожки, я ныряю в лес и снова начинаю спускаться с холма, на этот раз под сенью деревьев. Я пробираюсь сквозь лес, пока не дохожу до каменной стены, которая окружает дом. Прогулка вдоль стены в конце концов приводит меня к осыпавшейся дыре. Я пролезаю через нее и через пять минут выхожу из леса за домом Эльзы Дитмер.

Поскольку снаружи тоже могут поджидать репортеры, я придерживаюсь заднего двора и быстро пересекаю его, прежде чем забежать на крыльцо черного хода. Задняя дверь распахивается еще до того, как я успеваю постучать. Ханна стоит в дверях, стиснув зубы.

— Чего тебе надо? — сразу говорит она.

— Я хотела выказать соболезнования. О твоей утрате.

— Это не вернет мне сестру.

— Я знаю, — отвечаю я.

Ханна кусает внутреннюю сторону щеки и спрашивает:

— У тебя есть что-то еще?

— Вообще-то, да, — я тянусь к моей сумке и достаю оттуда записки, все двадцать четыре. — Я тут думала, не могла бы ты мне это объяснить?

Она отступает в сторону, пропуская меня в дом. Я иду за ней на кухню. По дороге мы проходим мимо гостиной, где по телевизору гремит какое-то шоу. Я мельком вижу Эльзу Дитмер, свернувшуюся в кресле, натянув вязаное одеяло до подбородка.

Интересно, сказала ли ей Ханна, что Петру нашли? И если да, то понимает ли Эльза?

На кухне меня обдает запахом сигаретного дыма и растительного масла. Мы садимся за кухонный стол, одна ножка которого короче другой. Стол наклоняется, когда Ханна берет сигарету и закуривает. Она откидывается назад, когда я кладу перед ней записки.

Ханна даже не смотрит на них. Очевидно, что она их уже видела.

— Я начала их писать через год после того, как вы все уехали, а Петра исчезла, — говорит она. — Эта чертова книга твоего отца только вышла, и я ужасно злилась.

— Что вы трое были в ней?

Ханна скептически меня оглядывает.

— Что он сотворил что-то с Петрой, и ему все сошло с рук. Когда твой отец вот так просто явился — ровно через год после того, как исчезла Петра — ну, я больше не могла это терпеть.

Она тянется к запискам и перебирает их, пока не находит ту, что привела меня к ее двери.

— Я была так зла, когда это написала, — говорит Ханна, разглаживая записку на неустойчивом столе. — Я думала, что мне это пойдет на пользу. Наконец-то написать тот вопрос, который мучил меня на протяжении всего года. Но я стала только злее. Настолько, что я пошла к Бейнберри Холл и оставила это на переднем крыльце. Записки не было, когда твой отец уехал на следующий день. И тогда я поняла, что он ее видел.

— И потом это стало ежегодной традицией, — говорю я.

Ханна выдыхает облако дыма.

— Я думала, что если буду спрашивать так часто, то наконец получу ответ. И после нескольких лет, наверное, твой папа уже этого ждал.

— Он когда-нибудь говорил с тобой об этом?

— Не-а, — отвечает Ханна. — Он никогда с нами не разговаривал. Думаю, он боялся того, что я ему скажу.

— Но он все равно платил твоей маме? — спрашиваю я.

— Каждый месяц, — Ханна стучит сигаретой по краю керамической пепельницы и снова сильно затягивается. — С каждым годом он платил чуть побольше, отправлял деньги прямо на мамин счет. Наверное, из чувства вины. Да и плевать мне, какие у него были причины. Когда тебе надо заботиться о больной матери, тебе все равно, откуда приходят деньги. И почему.

— Даже если они от человека, которого ты считаешь убийцей сестры?

Ханна снова откидывается на стул, ее глаза сужаются в щелочки.

— Тогда особенно.

— Мне говорили, что большинство считало, что Петра сбежала. Почему ты считала, что мой папа как-то замешан в ее исчезновении?

— Потому что я видела, как он возвращался в Бейнберри Холл, — говорит Ханна.

— Когда?

— Где-то спустя две недели после того, как Петра пропала.

Шокированная, я наклоняюсь к столу, который снова качается.

— Две недели? Ты уверена?

— Абсолютно. Я очень плохо спала в первые недели после того, как Петра пропала. Я всю ночь лежала и ждала, когда она вернется. И однажды утром я встала на рассвете и пошла в лес, потому что думала, если я буду очень сильно искать, то найду ее, — Ханна обрывисто и грустно смеется. — И вот, я ходила по лесу за нашим домом. Когда я добралась до стены вокруг вашей собственности, я пошла по краю к главным воротам. Я уже почти дошла до дороги, когда увидела подъезжающую машину.

— Мой папа, — говорю я.

— Да, я очень четко его видела. Он вышел, отпер ворота и поехал дальше.

— Он тебя видел?

— Вряд ли. Я все еще стояла в лесу. Кроме того, выглядело так, что он хотел как можно быстрее добраться до дома.

— Как долго он был там?

— Не знаю. Я пошла домой до того, как он уехал.

— Как думаешь, что он там делал?

Ханна тушит свою сигарету.

— Тогда я не имела понятия. А теперь? Думаю, он отвозил тело Петры.

Шеф Олкотт сказала мне, что в тот вечер, когда мы уезжали, она съездила в Бейнберри Холл и не нашла там ничего необычного. Если папа убил Петру и засунул ее тело в пол, значит, он сделал это либо до того, как шеф обыскала дом, либо после.

Может, через две недели.

И в таком случае тело Петры надо было хранить где-то еще. Об этом я даже думать не хочу.

— Ты говорила кому-нибудь о том, что видела, как он вернулся в дом? — спрашиваю я Ханну.

— Нет, потому что вряд ли бы меня кто-то послушал, — отвечает она. — Полиции было все равно. К тому моменту история о доме с привидениями твоего отца уже набирала популярность. Всякие чокнутые уже начали приезжать к воротам, чтобы взглянуть на дом. А что до Петры, то все были уверены, что она сбежала и вернется, когда сама захочет. Но она так и не вернулась.

— Так считала и твоя мама, да?

— Да, — говорит Ханна. — Потому что я ей сказала, что так и было.