Мешки под глазами, пусть и припудренные, но все равно заметные.

Легкая одутловатость щек.

Он копия брата, но дурная.

— Что я делаю? — бровь приподнялась.

— Вот и я вас о том спрашиваю, — Катарина шагнула в сторону. — Будьте любезны, держите руки при себе…

— Иначе? — его палец коснулся щеки. — Ты такая забавная… такая милая… теплая… а Гевин — холоден. Что поделаешь, змеюка, она змеюка и есть.

От прикосновения Катарину передернуло. И она потерла щеку, на которой будто остался грязный след. А ведь только-только умылась.

— Я же знаю, как сделать женщине хорошо…

Он дыхнул смесью горечи сигарет и спирта.

— Вы пьяны.

— Брось, — Кевин поймал ее за руку и притянул к себе, прижал, вдавив к стену. — Я тебе нравлюсь. Может, меньше, чем эта белобрысая скотина, но все одно… нравлюсь.

— Нет.

— Я всем нравлюсь.

— Это ничего не значит, — Катарина попробовала оттолкнуть урода, который не нашел ничего лучше, как тереться носом о ее шею. Боже, если он вздумает шею облизать, как иногда делал Генрих, Катарину просто-напросто стошнит. — Да уйдите же…

В ухо дохнули то же дымно-алкогольной смесью, а наглые руки полезли в корсаж. Не хватало… она вывернулась, чтобы дотянуться до подвески и сдавить ее. А в следующее мгновенье Кевина отбросило.

Как отбросило… опрокинуло на спину, протянуло по полу, чтобы грохнуть о двери.

— Ах ты… — он поднялся на четвереньки. И глаза налились кровью. — Ты…

Кевин выразился вовсе не так, как надлежало выражаться джентльменам, особенно, если речь заходила о дамах. И поднявшись на четвереньки, качнулся. Вставал он медленно, всем видом своим показывая, что, как только поднимется…

Второй удар сбил его с ног, закружил и, кажется, припечатал к стене.

— Убирайтесь, — сухо произнесла Катарина. — Я не желаю видеть вас в своем доме.

— Ты…

Ругаться Кевин умел. Не так, конечно, как иные, кто думал, что ругань придает сил и помогает выдержать пытки, но все же… все же неплохо. Бодро. С немалой выдумкой.

— Я вас всех, — он все же встал, опираясь на стену. — Я всех вас… пожалеете…

Сухо щелкнула молния, пробираясь по камням, заставляя Кевина отступить. И еще на шаг. И еще… Джио забавлялась, выпуская один огненный побег за другим. Она позволяла им коснуться человека, вцепиться в его одежду, слегка взобраться по ней, и гасила прежде, чем будет причинен вред.

Джио хорошо знала законы.

— Ты… и твоя… тварь… еще пожалеете…

Огненный цветок распустился перед самым лицом Кевина, заставив шарахнуться и вывалиться за дверь.

— Так-то лучше, — произнесла Джио, послав последнюю молнию, которая, судя по вскрику, достигла-таки цели.

— А раньше ты не могла вмешаться? — Катарина отчаянно терла щеку.

— Могла, но зачем?

— То есть, незачем? Этот… эта… с-скотина…

— Была пьяна, судя по тому, что мне донесли.

— И что? Это его оправдывает?

— Нет, это позволяет взглянуть на него со стороны, — Джио явно не чувствовала себя виноватой. — А то мало ли, вдруг он и вправду тебе понравится.

Еще чего.

Катарину била мелкая дрожь. И ей пришлось обнять себя, чтобы хоть как-то успокоиться.

— Это… ты… подстроила?

— Если о том, что бренди ему отнесли вместо бокала бутылку, то да, моя вина. А все остальное — его собственная фантазия.

— А я?

— А тебе пора научиться защищать себя. И ты справилась.

Наверное.

Но почему Катарине так плохо? Она закрыла глаза, коснулась стены, говоря себе, что она в своем доме. Что эта стена надежна. И дом тоже надежен. И собственной волей Катарина вполне может выставить из него любого… именно так. Она хозяйка. Она и только она.

— Вот так, дыши глубже.

— Терпеть не могу пьяных. Генрих в последние годы… ты помнишь.

— Помню, — щеки Катарины коснулся платок. — Вот так лучше. И улыбнись. Генриха больше нет. Джон… его тоже нет. К счастью.

Верно, к счастью.

Там, во дворце, он бы в конце концов не сдержался. Их неслучайные встречи, раздражавшие столь многих. Беседы о вещах, что понятны лишь тем, кому довелось смотреть, как выглядит эшафот, кто знает, о ком плачет первая королева и слышал, как вздыхают в Королевской башне призраки.

Его доброта.

Ее слабость.

Плохое сочетание. Очень плохое. И Катарина ушла вовремя.

— Отец тоже остался позади. И тебе нужно учиться жить самой. А это не так и просто и далеко не всегда приятно.

— А если бы он… если бы попытался…

— Тогда я бы его убила. И в этом конкретном трупе не было бы ничего тайного или загадочного.

Катарина вяло улыбнулась.

— Как думаешь, мне стоит вернуться к пруду?

— Думаю, что этого от тебя ждут. Женщинам положено быть любопытными.

— Тогда… — она вздохнула. — Я поднимусь к себе. Если кто спросит, скажи, что я расстроена, больна или вообще при смерти. Просто не хочу никого видеть и вообще.

Джио кивнула. И руку подала. Правильно. Оказывается, если отпустить стену, то сил у Катарины не останется. А вот в комнатах хорошо.

Там, за чертой подоконника, горит весна. И зеленеет сад. В нем черемуха, малина и сирень — где-то она есть, ведь ветер приносит тонкий ее аромат, понять бы где еще. И Катарина, забравшись на подоконник, погладила темную ладонь плюща.

Вздохнула.

Закрыла глаза.

Тетушка Лу устроит скандал? Или наоборот будет рыдать и вымаливать прощение? И как поступить? Простить? Нет, это глупо. Кевин не показался Катарине человеком, способным переступить через обиду, пусть и вымышленную. Он не забудет того, что полагает унижением, а значит оставлять его в доме просто неразумно. Тетушка… если ей так хочется быть с сыном, пусть и убирается с ним же. И Гевин следом, ибо одинокому мужчине не следует задерживаться в доме молодой вдовы.

Катарина улыбнулась.

А ведь неплохо выходит. Сугубо теоретически. И артефакт сработал. Катарина коснулась невзрачной с виду капельки. А потом решительно слезла с подоконника и открыла альбом.

Хватит бездельничать.

Она перелистнула страницы с рунными узорами, вид которых не вызывал ничего, кроме головной боли, и потерла виски. Нет, с этим Катарина пока не готова работать. Может, позже? Тогда с чем? Она вытащила свой ящик, в котором хранился инструмент, кое-какие заготовки, изрядно запылившиеся за годы бездействия, и камни.