так, не видимся, не знаем друг друга… неужели тогда не будет чуда?! Чудовищно это, Ваня, было бы! И всюду есть сердце. И люди добры! Ванечка, умоляю! Пошли! Ах, о моем ты так восторженно пишешь! Я же, правда, — некрасива! Это не скромность. Я потом тебе опишу об этом подробней. Верь, я не красива. Мне больно было бы, если бы тобою созданный образ, обманул тебя! И это же 10 лет тому назад было! Я была моложе. И фотограф был — художник. Он создавал тоже образы! Сегодня и вчера, и почти каждую ночь ты снишься мне. Или о тебе. Письмо твое: ты пишешь: «последние дни я много рисую…» И я думаю: какой талант! Сегодня я видела твое письмо, но не в словах, а в красках: будто кубизмы какие-то, и каждый уголок мне что-то говорит. И я прочла: «я же все тебе о себе сказал, ты все знаешь». Странно? У меня странные сны бывают. Я все тебе опишу, и об образе, и о Богоматери, и о том, почему я девочкой ночью убежала, и о «сумасшествии» моем. Я опишу тебе так, как подобает. Я уже начала. Ты все узнаешь. Я много ношу в себе! Ванечка, ты здоров? Я так волнуюсь! Писем нет от тебя давно! Ты мельком сказал, что t° повысилась, и слова доктора привел. Ваня, что же это такое? Почему так доктор стал говорить? Ты очень болен был? Или, Боже сохрани, есть? Ваня, у меня сердце стынет, когда я подумаю, что ты болен! Эти обливания! Ты же безумец! А я-то хороша тоже! Вместо того, чтобы на коленях молить тебя оставить их, я, впадая в состояние обиды (не помню, кажется, Елена играла роль тогда), журила тебя только с этой «елениной» стороны. Ваня, прости меня за все эти мои «обижания». Ванечка, берегись же! Это сплошное страдание и мука для меня жить вот так, не зная, что с тобой! Ванечка, будь бодр, здоров, радостен!

Пропоем с тобой «Рождество Твое, Христе Боже наш!..» и «Дева днесь»!161 Чудесную, старинную, знаешь, как будто по ухабам. Ванечка, а «Слава в Вышних Богу!»… Концерт этот чудный! Ванечка, как я хочу к Тебе! С Тобой попраздновать! Ванечка милый, дусенька! Не знаю, как выразить всю нежность мою к тебе!.. Ах, столько у меня всего к тебе начато. Но все не дописано! Ванечка, я, как снежинка, свежая, беленькая, пушистая, ласкаюсь к тебе, касаюсь щечки, щекочу тебя… Это я не себя ласкаю, говоря «беленькая, свежая и т. д.», а снежиночку, — нежность ее передать стараюсь. Хочу ею быть, чтобы залететь к тебе, родимый!

Лучиком солнечным, звездочкой серебряной, заглянуть к тебе в окошечко! Птичкой обернуться, носиком стукнуть тебе в стекло… Гиацинтом стать и всю комнату собой заполнить!..

Привет мой душистый… получишь ли ко дню?! Я пишу это письмо и верю, что получишь точно. Я, дерзкая, доктора прошу. Ничего это?

Ваня, напиши, кто этот д-р Серов. Это друг твой? Муж Марго? Или это еще другой? И кто Гааз? Я ничего не понимаю.

Ванечка, скорей пиши о здоровье! Берегись! Если любишь! Вань, пишешь ты «Пути»? Мне чудится, будто ты творишь! О, как это было бы радостно, как прекрасно!

Ваньчик, у меня нет мгновения, когда бы я о тебе не думала. Вчера, я шла вся под снежком, кружило чуть-чуть метелькой… и я звала тебя громким шепотком: «Ваня, Ванечка!» Это было около 11–11–30 дня. Я даже однажды голосом тихонько позвала. Слышал ты? Я всегда о тебе… Посылаю веточку елочки моей тебе. Свечек не будет… только одна на самой верхушке. Я не могла найти. Я не беру никогда пихту, хоть она и красивей, — ищу елочку, простую, нашу, будто ярославскую. Я хотела тебе устроить елочку, справлялась нельзя ли. Но оказалось, что — невозможно. Хотела С. М. С[ерова] просить, — но… постеснялась. И не знаю, можно ли достать, и вообще… думала, что очень это ему трудно. Я не знаю же его. Но в сердце, я устраиваю тебе елочку, всю в огнях и звездах! Ванечка, посмотрим же на небо, в 11 ч. вечера 24-го (6-го I)! И мы увидим нашу елочку в сердце!

Обнимаю тебя нежно и горячо. Люблю. Люблю. Целую крепко. Тоскую по тебе! Очень, очень! Пришли же фото! Ну, пожалуйста!

Думаю о тебе всегда. Еще раз обнимаю, крещу, молюсь о тебе, с тобой!.. Друг мой!

Твоя Оля, всегда твоя!

76

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

16. ХII.41

Моя тоска, тоска до смерти, разразилась… острой жаждой жизни! Широкой, вольной, звучной! И я… люблю тебя! Во мне «горят», — нет не «истомы мая», — а… _п_е_р_е_з_в_о_н_ы, зовы мая.

И я в неугомонном лете мысли, чувства; я —…вся я в песне, в восторге, восхищении… С чего же? Не сказать, не знаю! — От жизни, от ее призыва, от… тебя, какого-то еще другого, во мне рожденного, моей любовью… моей тоской…

А небо плачет, сечет слезами, шторм рвет с задвижек ставни, злится… А мне? Что мне за дело?

Я… слышу за этим всем… совсем другое…

Радио поет мне что-то, уносит в дали… И я несусь туда покорно. И слышу, _т_а_м, хоралы духовой капеллы в раннем, светлом утре, хлестание парусины тугой, упругой, визги чаек… Песню моря. Я обоняю соленый воздух, ветер свежий… И холодит приятно песок, чуть сыроватый с ночи. Такой чудесный… будто сахар!

Хорал поет, струится к небу, пропадает в ветре, замирает, несется снова, могуче, сильно… Катится в волны… Поет ли море? Поет ли ветер? Поют ли трубы?

Я слышу дробные шаги по сходням к пляжу, крики, смех, задор и… жажда жизни, простора, воли!..

Просторно солнцу в небе, просторно волнам, просторно пестрым флагам, — как хлопают они и бьются звонко в ветре!

Все вижу… Слышу… Как шумно стало, — дети кричат, смеются, кто-то хнычет — воды боится, брызжутся-визжат девчушки. Гремят ведерки, лопаточки кудрявого мальчонки где-то тут вот, рядом.

Как чудесно закрыть глаза и греться в солнце… унестись _д_а_л_ё_к_о_ в дивном гимне всех этих звуков!..

Как постепенно нагревает солнце, истомно, жарко…

Капелла бросает в море вальсы, отрывки известных арий… кто-то свистит лениво, вторя… где-то близко… Мотив знакомый.

Ребята накричались вволю, тащатся «за ручку» к дому… Обедать… Пустеет берег, молчит капелла… Жаркий полдень…

В лесу, над кручей, прохладно еще, и сыровато… Как холодит лицо и шею, руки… Как обожгло их солнце!

Отсюда море — «как на ладошке», — если выбраться из чащи и свеситься над меловым обрывом.

Необъятной, могучей синью… слепит и