После блокады дед болел до конца жизни. Бабушка готовила ему крохотные паровые котлетки, потому что его больной желудок не терпел почти никакой пищи. И ещё Игорь хорошо запомнил, как дед боялся голода и собирал все недоеденные куски хлеба, сушил их, и на уютной кухне всегда висел мешочек с сухарями. Мама пыталась уговорить деда не сушить их, а потом смирилась.

Игорь посидел ещё немного в тишине храма, а потом пошёл снова к преподобным оптинским старцам и, прикладываясь к мощам, помолился о всех тех, благодаря кому он живёт на белом свете. А имена же их Ты, Господи, веси. Вышел из храма, и тут в памяти всплыли строчки, те самые, которые они с Катюшей никак не могли вспомнить:

Игорь шёл по Оптиной, и ему очень хотелось рассказать кому-нибудь всё, что он вспомнил, поделиться с кем-то своими мыслями и чувствами и даже, впервые в жизни, прочитать стихи. Правда, непонятно, кто захочет его выслушать, кому будут интересны его воспоминания?

Группа собиралась для экскурсии под аркой у Святых Врат монастыря, и лицо оптинского экскурсовода показалось Игорю очень знакомым, да, её рассказы он читал на сайте «Православие. ру».

Игорь подошёл к экскурсоводу и пока все собирались, спросил тихонько:

– Можно мне после экскурсии рассказать вам свою историю? У меня такое чувство, что я просто должен её рассказать.

Экскурсовод улыбнулась и спросила:

– А о чём ваша история?

Игорь подумал минутку и ответил:

– Времена не выбирают, в них живут и умирают… Наверное, об этом…

Я снова в Оптиной! Теперь я так хорошо понимаю Нилуса, который с умилением сердца писал об Оптиной Пустыни. Читаешь и видишь, как слёзы текут по щекам этого сильного, большого мужчины. Я испытываю то же самое.

Милая моя Оптина! Друзья мои, любезные сердцу друзья мои! Вы хотите ощутить это умиление, это странное размягчение сердца? Эту податливость на блаженные слёзы? Это чувство детского восторга? Любовь ко всем и всему тебя окружающему? Забудьте о модных морских пляжах и дорогих курортах! В Оптину, скорее в Оптину! То, что испытываешь здесь, вы не забудете никогда, и эти чувства заставят вас возвращаться снова и снова.

Что это, отчего это? Милые мои, это и есть благодать Божия, которая касается нашего очерствевшего сердца и вызывает вот эти любовь и нежность, которыми так полон мой рассказ. Вы их чувствуете?

Старица Сепфора, перешагнувшая столетний рубеж и умершая только несколько лет назад, прозорливая матушка, ходила по развалинам восстанавливаемой Оптиной в конце 80-х и приговаривала: «Благодать! Сколько здесь благодати!»

Когда я читала «Пасху Красную» Нины Павловой об оптинских новомучениках, убитых на Пасху, как часто ощущала я это знакомое умиление Нилуса. Иногда у меня проскальзывал холодок недоверия – я тогда ещё не была в Оптиной, – как же это – космонавты видели столп света, исходящий от Оптиной, многочисленные чудеса, благодатная помощь, такая явная всем окружающим? Неужели это всё правда? Что же сказать сейчас? Верую, Господи, помоги моему неверию! Этот свет – вот же он, в душах людей, в моей душе!

Православные веры светильницы, монашества непоколебимии столпи, земли Российския утешителие, преподобные старцы оптинстии, любовь Христову стяжавши и душу свою за чада полагавшие…

Родные мои! Вас много, целый собор оптинских старцев! И у каждого из посетивших Оптину есть свои любимые. Отче Амвросие! Отец Лев! Отец Варсонофий!

Почему вдруг с почтением проходишь и прикладываешься к мощам всех старцев и вдруг у мощей одного из них слёзы пробивают? И плачешь и не можешь уйти. И кажется тебе, что это родной человек. Который всё о тебе знает, знает лучше, чем ты сам о себе знаешь и понимаешь. Который проникает своим духовным ви2дением в глубину души твоей, видит прошлое и будущее, видит твою боль, твою скорбь, слёзы невыплаканные. Сострадает и тем, которые так обильно льются сейчас по твоим щекам. Мощи под спудом, тяжёлые каменные гробницы… Но ты чувствуешь живой ответ! Стоишь на коленях, приложившись лбом к гробнице, и плачешь. Чувствуешь, как со слезами уходит тяжесть. Как отвечает тебе старец. Потому что он продолжает душу свою полагать за своих чад! И вот ты теперь, обратившись к нему с верой и слезами, тоже его чадо. И чувствуешь его любовь.

Я спросила у отца С., почему именно этот старец стал таким родным? Разве это он меня отметил, выбрал? И отец С. ответил: «Это означает, что у него есть что тебе сказать, и если бы он был жив, то он бы сказал тебе это вслух. А так он говорит тебе это незримо, своей духовной молитвой, а ты чувствуешь эту молитву, и душа твоя раскрывается перед ним».

И вот думаешь, многие ли это испытывают? Раннее утро, полупустой Владимирский храм. Стою на коленях, припав лбом к гробнице своего любимого старца, рассказываю о своей скорби и тихо плачу. Вдруг за спиной слышу уверенный мужской голос: «Я тоже так молился. Вы знаете, старец обязательно поможет! Он всё слышит!» Вытираю слёзы, оборачиваюсь, но рядом уже никого нет.

Иеромонах Василий, инок Трофим, инок Ферапонт. Про вашу трагическую смерть от руки сатаниста на Пасху, про вашу чудесную помощь в ответ на молитву уже так много сказано!

Рядом с мощами старцев чувствуешь благоговейную любовь – отцы наши, заступники российские, а здесь в вашей часовне хочется воскликнуть: «Братики!» И тоже текут слёзы, и вы совсем рядом – добрые и безотказные, скоропослушливые, отзывчивые на самую маленькую просьбу, такие, какими были в жизни. Как будто вы встречаете всех приходящих, как встречают добрые хозяева дома гостей, готовые услужить им и порадовать самой малостью, чтобы полюбилась Оптина, которую так любили вы сами.

Вы так хотите, чтобы никто не ушёл неутешенным из милой сердцу Оптиной!

Приезжаю в Калугу из Москвы в 9 вечера, поезд пришёл поздно, раньше не получилось. Пустой вокзал, автобусов до Козельска уже нет. Темнеет. В сумерках и обычный куст начинает казаться подозрительной личностью. Моя женская боязливость просыпается. Чуть не плачу. «Отец Василий, отец Трофим, отец Ферапонт! Неужели придётся ночевать на вокзале? Страшно!»