Игорь медленно зашёл в тёплый тихий полумрак храма, и на него напало странное оцепенение. Он ведь был здесь! Точно был! Игорь узнал этот храм: здесь отпевали калужскую бабушку. Это было так давно, целая жизнь прошла, а кажется, происходило вчера, нет, сегодня, сейчас. И если он немного повернётся, встанет чуть боком – нужно смотреть не прямо, а чуть вскользь, боковым зрением, – он снова увидит всех родных, чёрные платки, непокрытые склонённые головы мужчин и светлое умиротворённое лицо бабушки. Время остановится, потечёт вспять, густо пахнёт ладаном, и потянется лёгкий дымок от кадила, и он услышит плач и протяжное, берущее за душу: «Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть печаль, ни болезнь, ни воздыхание…»

Переживание было таким острым, ярким, что вышел Игорь из храма потрясённым. Он ехал в автобусе, а перед ним плыли лица со старинных фотографий, мелькали обрывки воспоминаний. Всё, что когда-то рассказывали ему, ещё маленькому, об истории семьи, его рода, всё, что казалось безнадёжно забытым, погребённым под грудой камней, огромных булыжников всех этих многочисленных событий его уже такой долгой жизни: крупных передряг, сильных переживаний и житейских мелочных дрязг. И вдруг вся эта неподъёмная груда камней оказалась сметённой в один миг.

Он смотрел в окно, и ему казалось, что видит деда, о котором рассказывала бабушка, то есть бабушкиного деда, его прапрадеда, мужчину крупного, крепкого, сильного, с обычным русским лицом, русыми волосами и добрыми глазами. Он отслужил при Николае I двадцать пять лет за веру, царя и Отечество, был пожалован за безукоризненную службу целковыми, которых хватило на строительство дома в Калуге. А здоровья и душевно-телесной крепости прапрадеда хватило на то, чтобы в возрасте почти пятидесяти стать купцом первой гильдии, жениться на молодой, которая в нём души не чаяла, родить с ней семерых детей, всех обеспечить, вывести в люди.

Умер дед в возрасте восьмидесяти лет быстро и легко, никому не пришлось возиться с немощным стариком. Потому что немощным стариком он не стал. А умер от пневмонии: шёл с обозом, который провалился в Оку. Вытаскивал лошадей и товар, вытащил, но простудился и ушёл, напутствуемый священником, оплакиваемый всей своей дружной и любящей его семьёй.

Как ты там, дед? Сила твоя, воля к жизни пустила крепкие сильные ветви рода, а он, Игорь, таков ли? Нет, пожалуй. Слабая веточка, на ветру дрожащая. В чём искать опору? Слабые ветки в корнях опору ищут. Эх, дед-дед! Помолись за своего праправнука, если можешь… Ему твоя молитва сейчас очень бы пригодилась…

Подъехали к Оптиной Пустыни. Дождь перестал. Игорь шёл по монастырю, и на душе становилось всё легче и легче, непонятно отчего. Звонили в колокола, их радостный перезвон далеко летел в прозрачном осеннем воздухе, кругом – цветы. Удивительно: везде грязь и серость, а здесь – цветы радуют глаз прощальной красотой. Бабушка очень любила цветы. Говорила: «Цветочки – остаток Рая на земле»…

Приложился к мощам преподобных оптинских старцев в намоленной звенящей тишине храма. А прабабушка, мама его калужской бабушки, застала этих старцев ещё живыми. И даже успела получить от них благословение и совет, который принёс ей семейное счастье и сделал возможным рождение калужской бабушки и его самого, Игоря. Получается, оптинские старцы и его, Игоря, благословили?

После смерти прапрадеда наследство поделили на всех взрослых детей. Младшей, прабабушке Игоря, исполнилось только семнадцать, и денег ей не дали – молода ещё деньгами распоряжаться, будет жить со старшими. Она расстраивалась, и сосед, благочинный Калужского собора, посоветовал: «Сходи к оптинским старцам, спроси о себе и своей жизни, они тебе мудрый совет дадут».

Одной – страшно, позвала подружку. Встретились с оптинскими старцами, эх, жаль, не сохранилось воспоминаний, кто это был, может, отец Анатолий (Потапов), может, отец Нектарий… Только сказал ей оптинский преподобный:

– Всё у тебя хорошо будет, и замуж ты хорошо выйдешь, деточка.

– А у меня ни приданого, ни жениха нет…

– Ничего, вот вернёшься домой, и выходи замуж за первого, кто к тебе посватается, какого бы вида он ни был. Запомнила? Какого бы вида ни был – выходи! Это твой суженый!

А семья у них держала в то время столовую. Как раз только появились первые железные дороги, и железнодорожники приходили к ним столоваться. А прабабушка помогала в столовой, готовила. И вот пришёл на обед огненно-рыжий белорус из Гомеля. Увидел девушку, приметил и посватался. А ей рыжие – ух, как не нравились! Но не посмела ослушаться старца и дала согласие. И как же люб он ей сделался! Как жили счастливо и дружно! Ни разу не пожалела, что вышла за него замуж. Детей родилось много, но выжили только пятеро. И среди них – бабушка Игоря.

Игорь присел на скамейку в тишине храма в честь Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. До экскурсии по Оптиной им дали свободное время – целый час, и все были заняты: ставили свечи, писали записки, прикладывались к мощам. Игорь тоже приложился к мощам, а записки писать не стал: он не помнил половины имён, вот ведь как! Помнил рассказы бабушки о прапрадеде, воине и купце, помнил об огненно-рыжем прадеде, многое помнил, что врезалось в детскую память, но многое и забыл. Стало отчего-то очень обидно. Они-то, может, за него и молятся, а он за них?!

Бабушка у него была талантливая, пела так, что все вокруг ахали от изумления. Голос – как у Руслановой. Профессор консерватории предложил учиться, но она – синеблузница, комсомолка, отказалась: пролетарий должен петь в свободное от созидательного труда время, а она училась на фельдшера.

Её суженый, дед Игоря, Андрей, происходил из семьи моршанского врача. Он поехал на эпидемию холеры и умер, спасая больных. Был записан посмертно в почётные граждане Моршанска. Мать осталась одна с тремя детьми, и Государь Император Николай II дал всем троим пособие, которое оказалось таким большим, что на него купили двухэтажный дом. Также сиротам почётного гражданина было обеспечено бесплатное обучение, но получить его дети не успели: началась революция.

Дом реквизировали, и мать умерла от горя. Дети пошли беспризорничать, и Андрей нашёл дядьку, служившего лесником, жил в его сторожке. Поступил в двадцатые годы в железнодорожный техникум, выучился, получил распределение в узловую и там встретил бабушку.

Дед Андрей хранил старую закваску и крепко верил в Бога. Он стал начальником поезда, и в 1939-ом их ремонтно-восстановительный поезд, чинивший пути и мосты, мобилизовали. Бабушка не рассталась с дедом и работала при поезде санинструктором, с собой взяли и детей. Одним из этих детей была мама, мамочка Игоря, Евгения.

Когда началась война, они оказались в Ленинграде. Их поезд последним проскочил замыкавшуюся блокаду, а следующий поезд, полный раненых, женщин и детей, машинист, умиравший от смертельной раны, сумел довести до станции, но из вагонов выгребали только человеческое мясо – все были расстреляны фашистами из пулемётов забавы ради. Блокада замкнулась.

Дед отправил семью в эвакуацию, а сам вернулся и остался в блокаде восстанавливать подъездные пути к Ладоге, Дороге Жизни. Машины шли по льду, а дальше нужна была железка. Работал, пока не свалился. В состоянии дистрофии деда вывезли на одной из машин на Большую Землю.