определенности. Во-первых, наличие конфликта между покойной и Давидом Чхотуа стало достаточно сомнительным. Во-вторых, представление о том, что Нина Андреевская никогда не отправилась бы купаться в Куре, было серьезно поколеблено показаниями знавших ее людей: у девушки был сильный характер с заметной авантюрной жилкой, да и о желании при случае искупаться она прямо говорила. Несколько свидетелей подтвердили показания Давида Чхотуа, согласно которым в вечер исчезновения Нины он отсутствовал на месте происшествия. Наконец, при допросе Мчеладзе и Коридзе, ключевых свидетелей обвинения, адвокатам удалось вскрыть условия их содержания под стражей, ясно наводившие на мысль о вынужденном характере их показаний.

Впрочем, если принять во внимание версию, широко обсуждавшуюся в Тифлисе, о том, что братья Чхотуа действовали в интересах князя Шервашидзе, намеревавшегося таким образом «округлить» земельные владения супруги, то изменение частью свидетелей своих показаний в пользу обвиняемых также может рассматриваться как результат планомерной закулисной работы. Баронесса Варвара Мейендорф, урожденная Шервашидзе, дружившая с сестрами, в своих воспоминаниях пишет: «По городу пошли сплетни, которые даже были напечатаны в некоторых газетенках, что организатором убийства был мой брат, который хотел избавиться от сестры жены, чтобы таким образом Эло (Елене Шервашидзе, урожденной Андреевской. – А.К.) досталась часть ее наследства».

Наиболее серьезными противниками защиты оказались в итоге медицинские эксперты. Они категорически отказывались признавать возможность несчастного случая при купании. Кроме того, обвинитель вроде бы достоверно показал, ссылаясь на особенности русла реки, что тело не могло само, без посторонней помощи, оказаться в месте его обнаружения.

В своем выступлении в прениях присяжный поверенный Орбелиани занял активную наступательную позицию. Он с самого начала заявил, что «…обвинению нужно было иметь известную сумму доводов и внутреннюю логическую между ними связь. Задача защиты – рассмотреть их. В этом отношении защите было бы, конечно, достаточно стать на отрицательную почву и сказать обвинению: докажи; но она не ограничится этим и со своей стороны докажет, что многое в обвинении коренным образом неверно, а целое поэтому рушится». Сформулировав логику следствия, выраженную в обвинительном акте, следующим образом: «Нина Андреевская утонуть не могла; Нина Андреевская умерла насильственной смертью; убить ее могли только домашние лица», Орбелиани шаг за шагом опровергал либо ставил под серьезное сомнение эту логику. В его речи, продолжавшейся всю вторую половину дня 4 марта, нашлось место и доказательствам того, что покойная как психологически, так и физически могла оказаться в реке по собственной воле, и ярко очерченным противоречиям в показаниях основных свидетелей, и обоснованным сомнениям в выводах экспертов. Завершая свое выступление, кн. Орбелиани назвал свою речь «бесцветной, сухой, но правдивой». Рискнем не согласиться с ним: по нашему мнению, это была практически образцовая защита, не упустившая, кажется, ни одного существенного момента, логичная и последовательная. Лишенная театральности речь адвоката в подобном деле, представляющем собой классическую криминалистическую загадку, к тому же обращенная не к присяжным, а к коронным судьям, была выстроена и произнесена наилучшим образом. Пожалуй, единственное слабое место ее заключалось в недостаточности судебно-медицинских познаний защитников, на чем и сыграло обвинение.

Если бы дело рассматривалось с участием присяжных, то, несмотря на заключение медиков, оправдательный вердикт был бы вполне возможен – в практике российского суда присяжных встречались и не такие оправдания. Но на Кавказе (как и в других районах империи с преобладанием «нетитульного» населения) институт присяжных заседателей не вводился, и дело заслушивала коллегия коронных судей с молчаливыми сословными представителями. Аргументы защиты показались им недостаточными для оправдательного приговора всем обвиняемым, и Давид Чхотуа и Габисония были приговорены к каторжным работам на 20 и 10 лет соответственно.

Апелляция

С обеих сторон последовали апелляционные протесты. Обвинение не устроил оправдательный приговор Николаю Чхотуа, защиту – обвинительный приговор двум другим подсудимым. Представлять интересы всех троих в заседании Тифлисской судебной палаты был приглашен Владимир Данилович Спасович.

«Королю российской адвокатуры» шел 50-й год. 12 лет – максимально возможный срок на тот момент – он был присяжным поверенным. Слава его была велика, ее определили выступления как на политических процессах, так и по чисто уголовным делам.

«…Почти всем его речам присущ научный прием разбора и установление методов исследования спорных обстоятельств и известная поучительность на почве обширных и разносторонних знаний в области естественных и гуманитарных наук, поднимающая защиту в высший порядок идей. Очень искусно споря против фактической стороны дела, но никогда не умаляя значения и силы злого деяния, приписываемого подсудимому, он обращал особое внимание на выяснение вопросов о том, что за человек обвиняемый и подходит ли содеянное им под то определение закона, на котором настаивает обвинитель».

А.Ф. Кони «Спасович В.Д.»

Никто ранее не задавался вопросами: почему был выбран именно Спасович и кто именно его пригласил? Никаких свидетельств, насколько известно, не существует, и здесь приходится вступать в область догадок. Спасович был не просто знаменит, это был выдающийся мастер сочетания логики и научных данных, непревзойденный специалист в делах, где обвинение строилось на сложной и спорной экспертизе. Незадолго до «тифлисского дела», в январе 1876 года, он добился оправдания своего подзащитного в абсолютно, казалось бы, бесперспективном деле – сын крупного польского банкира Станислав Кроненберг обвинялся в истязании приемной семилетней дочери. Умело разобрав противоречия в мнениях экспертов, критически оценив свидетельские показания, нарисовав убедительный психологический портрет Кроненберга и дав подробную трактовку вопроса о пределах родительской власти, Спасович сумел убедить присяжных, что перед ними не злодей, а импульсивный, порывистый человек, руководствовавшийся благими намерениями, но в силу характера превысивший пределы воспитательных норм. Общественная репутация адвоката сильно пострадала, о деле неприязненно высказались Достоевский и Салтыков-Щедрин, но юристы не могли не оценить высочайшего уровня профессионализма, на который поднялся Спасович в этом процессе. Тянет предположить, что Владимира Даниловича пригласили именно в связи с тем, что, несмотря на всю кажущуюся несхожесть двух дел, защитнику Давида Чхотуа предстояла схожая работа: экспертиза, психологический портрет, поиски логических нестыковок в версии обвинения. Если это так, то идею, скорее всего, подал практикующий юрист; не исключено, что им был первый адвокат Чхотуа Николай Орбелиани. А вот кому он или кто-то другой мог ее подать? Кто мог позволить себе пригласить в Тифлис «звезду столичной адвокатуры»? Давид Чхотуа был беден, по версии следствия перспектива лишиться скромного жалованья в 100 рублей в месяц была для него катастрофой. Очевидно, что Спасович выступать в этом деле бесплатно не собирался, он не был адвокатом-рвачом, но цену себе знал, да и оплата проезда и проживания сама по себе должна была составить определенную сумму. Насколько можно судить, в Тифлисе у Давида Чхотуа был один-единственный