Костас покосился на сигарету у нее в руке:

– Но зачем ты куришь, аским? Разве ты не знаешь, это всего-навсего пара затяжек, которые растают, как только ты выдохнешь?

– Что? – удивленно прищурилась Дефне.

– Ты не помнишь, да? В свое время, увидев, как я курю, ты сказала мне именно эти слова.

По выражению лица Дефне он понял, что она все прекрасно помнит. Застигнутая врасплох, она попыталась смехом замаскировать растерянность.

– Почему ты не отвечала на мои письма? – спросил Костас.

Длинная пауза.

– Мне было не о чем писать.

Костас сглотнул ком в горле:

– Недавно со мной связался кое-кто из нашего прошлого. Врач… – Костас вгляделся в ее лицо, оно оставалось непроницаемым. – Доктор Норман нашел контактную информацию, обнаружив мое имя в газете. Я выпустил новую книгу, потом давал интервью, вот так он и вышел на меня. Встретились, поговорили. Он кое о чем попутно упомянул, и я понял, что летом тысяча девятьсот семьдесят четвертого года случилось нечто такое, чего я не знал. Я не мог не приехать на Кипр, чтобы увидеть тебя.

– Доктор Норман? – Дефне едва заметно приподняла брови. – Ну и что он тебе сказал?

– На самом деле не слишком много. Но я сложил два и два. Он сказал, ты вручила ему записку и попросила передать ее мне, если что-то пойдет не так. Доктор хранил записку в кармане, но, к сожалению, она куда-то запропастилась. Он не в курсе, о чем там говорилось, потому что записка была личного характера, и он ее не читал. Уж не знаю, верить ему или нет. И теперь я пытаюсь понять, зачем совсем юной женщине срочно понадобилось повидать гинеколога летом тысяча девятьсот семьдесят четвертого года – того страшного года, когда остров пылал и его наводнили солдаты, – если, конечно, это не было вызвано чем-то экстраординарным… срочным… нежелательной беременностью, например. Необходимостью сделать аборт. – Костас окинул Дефне печальным взглядом. – Хочу, чтобы ты знала, что, как только я все это понял, мне стало ужасно плохо. Я почувствовал себя виноватым. Прости меня. Мне не следовало тебя оставлять. Ведь все эти годы я ни о чем не подозревал.

В этот момент кто-то из поисковиков окликнул Дефне. Перерыв заканчивался.

Сделав последнюю затяжку, Дефне бросила окурок на землю и затоптала его каблуком:

– Ладно. Пора возвращаться к работе. Как я говорила вчера, мы были молоды. А в молодости все совершают ошибки. Чудовищные ошибки. – (Костаса бросило в дрожь. Он встал, сделал шаг в сторону Дефне, силясь найти слова.) – Послушай, я не желаю об этом говорить. Ты должен понимать, что, когда в стране – или на острове – происходят трагические события, между уехавшими и оставшимися разверзается пропасть. Нет, я вовсе не утверждаю, что тем, кто уехал, было легко. Не сомневаюсь, им тоже пришлось несладко, но они понятия не имеют, что пришлось пережить тем, кто остался.

– Те, кто остался, получили страшные раны, со временем превратившиеся в шрамы, что наверняка было чрезвычайно болезненно, – начал Костас. – Однако у дезертиров, как ты нас наверняка называешь… не имелось возможности залечить свои раны, и они продолжают кровоточить.

Дефне задумчиво наклонила голову, а затем поспешно сказала:

– Прости, но работа не ждет.

Костас смотрел, как она уходит, чтобы присоединиться к остальным. Он боялся, что все кончено – кончено для них. Дефне явно не желала ворошить прошлое. А скорее всего, хотела, чтобы их отношения оставались чисто формальными, пусть и сердечными. Он подумал, что ему придется вернуться к своим исследованиям, а потом – в Англию, к старой жизни, монотонный ритм которой мало-помалу начинал его душить, медленно, но верно. И все именно так и случилось бы, если бы в конце утомительного рабочего дня, после долгих часов раскопок и расчистки, когда ее темные локоны выбились из-под банданы, а на гладкой оливковой коже на лбу появились потеки грязи, она не подошла к нему и не сказала, совершенно невозмутимо:

– Знаешь, а почему бы нам куда-нибудь не сходить? Только ты и я. Если у тебя, конечно, нет других планов на вечер.

Она, естественно, знала, что у него их не было.

Кипр, начало 2000-х годов

Когда они встретились тем же вечером, солнце уже клонилось к закату. Дефне переоделась в длинное белое платье, с вышитыми на груди мелкими голубыми цветочками. Угасающий свет ласкал ее лицо, накладывая, словно кистью визажиста, розовые тени на щеки и загораясь медными искрами в каштановых волосах. В руках у нее была корзинка.

– Мы немножко пройдемся. Ты как, не против? – спросила Дефне.

– Я люблю ходить пешком.

Они прошли мимо сувенирных лавок и домов с плетистыми розами по фасаду. Беленые стены, некогда заклеенными листовками, теперь были безупречно чистыми и блестящими. Все кругом, казалось, дышало миром и спокойствием. Острова умеют вводить в заблуждение людей внешней безмятежностью.

Оставив позади оживленные улицы, Дефне с Костасом вышли на окраину города, к усыпанной сосновой хвоей, продуваемой всеми ветрами дорожке. Однако сейчас их встретил лишь ласковый бриз, а воздух таил в себе обещание. У Костаса путались мысли, он отчаянно искал, но не находил нужные слова, но при этом чувствовал себя почти счастливым. Он видел заросли ложного чеснока, полевой горчицы, золотого корня, колючих каперсов, побеги которых пробивались через пересохшую почву. И как всегда, когда ему было не по себе, он сосредоточился на деревьях: оливах, померанцах, мирте, гранате… ну и конечно, на рожковом дереве. В ушах тут же зазвучал голос матери: «Зачем человеку шоколад, если у него есть рожковое дерево, агори му?»[21]

Костас заметил, что Дефне шла очень быстро, явно получая удовольствие от ходьбы. Женщины, с которыми он встречался до того, как правило, не любили долгих прогулок. Они были городскими жительницами, вечно занятыми и постоянно куда-то спешившими. Даже тем из них, кто декларировал любовь к хайкингу, все эти пешие походы быстро надоедали. Более того, во время подобных вылазок на природу Костас постоянно ловил себя на том, что его раздражает неумение его спутниц правильно одеться: слишком тонкая одежда, неподходящая обувь.

И вот теперь, поднимаясь в гору следом за Дефне, он с удивлением заметил, что она надела босоножки на плоской подошве. Они пробирались по колдобистым полям и грязным дорогам, кусты цветущего вереска и желтого утесника цеплялись за подол платья. Костас шел за ней, настроенный на все самые незначительные, исходящие от нее сигналы – на отзвуки смеха, глубину молчания, – задавая себе вопрос, осталась ли в душе Дефне хотя бы капля любви к нему.

В кустах слышалось гуканье куропаток. Прямо над головой в скоплениях теплого воздуха парил осоед, выискивающий на земле мелких млекопитающих. С листьев смотрели тысячи глаз – глаз, представляющих собой крошечные детекторы света, распознававшие различные длины волн, сталкивавшие различные реальности. Ведь тот мир, который видят люди, был лишь одним из немногих, доступных человеческому глазу.