– Нет, – влезает Коля Ладушкин, – нам комната нужна исключительно для разврата!

– Ну-у-у так!.. – понимающе кивает администратор.

– Никакого разврата, – сопротивляюсь я и категоричным голосом приказываю: – Покажи ей удостоверение!

– Не покажу, – уперся Ладушкин. – Чуть что – сразу удостоверение! А может, я хочу с тобой провести ночь!

– Ты же хромаешь, – ужасаюсь я и внимательно оглядываю инспектора снизу вверх. – А лицо? Ты видел свое лицо?!

– Вы тоже не королева красоты, – успевает высказаться женщина за стойкой. А спицы – дзинь, дзинь…

– А при чем здесь вообще нога? – возмущается Ладушкин и добавляет, подумав: – Тем более лицо?

– У тебя гипс на шее, и ты полный идиот, – приговариваю я Колю.

Некоторое время он обдумывает ответ, нервно теребя собачку «молнии» на куртке.

– Скажите ей, что и гипс, и мозги в этом деле не помеха, – подсказывает ему женщина, на секунду откладывает вязанье и протягивает Ладушкину ключ с биркой из замусоленной картонки с полустертой цифрой 21. Ладушкин молниеносно цапнул ключ, забрал свой паспорт, уронив сотню на вязанье, и со словами «Сейчас я тебе покажу, что главное!..» обхватил меня за талию, поднял и, хромая, поволок к лестнице.

– Второй этаж, третья дверь налево! – благословила его на подвиг администратор.

Ладушкин проволок меня вверх по ступенькам, я честно висела на нем, расслабленно волоча ноги. Открыв дверь с номером 21, мы осмотрели чистенькую комнату, высоченную кровать с металлическими спинками и чудовищного размера подушками – горкой – под кружевной накидкой. Фикус в углу. Телевизор на тумбочке под еще одной кружевной накидкой. Веселенький букет из пластмассовых маков в вазочке на подоконнике. Пузатый графин на круглом столе, покрытом кружевной скатертью. Одновременно бросились к двери между комодом и фикусом и, только когда осмотрели ванную и унитаз рядом с нею, удовлетворенно ударили по рукам. Никогда еще я не радовалась при виде так называемого совмещенного санузла.

– Идиотом меня обзывать, кстати, особой нужды не было, – заметил, раздеваясь, Ладушкин.

– Извини. – Про себя я отметила, что небольшой спектакль, экспромтом разыгранный для вязальщицы, сделал нас почти родными.

– И не надо строить насчет меня больших планов…

– Извини.

– Не перебивай. Особого опыта эротического отдыха в подобного рода гостиницах у меня нет…

– Извини.

– За что?! – повысил голос инспектор, запутавшись с галстуком.

– За мой опыт эротического отдыха! – повысила я голос, запираясь первой в совмещенном рае.

Чистая, с мокрыми волосами, почти счастливая, я вышла из ванной и обнаружила Ладушкина, понуро сидящего на стуле в ожидании. Он основательно разделся. На нем остались только носки, семейные трусы в горошек и гипсовый воротник на шее.

– Могла бы и пропустить первым, – буркнул он. – Два дня жил как бомж.

Волоча сине-багровую, опухшую над коленом ногу, он дохромал до двери, закрыл ее на ключ и утащил его с собой в ванную.

Так, да? Ладно… Я осмотрелась. Ничего не стоит выбраться в окно (если удастся отколупать столетние залежи краски на рамах) и спуститься по водосточной трубе вниз. А зачем?

Раскидав подушки по кровати, я решила часик отдохнуть, дать просохнуть волосам и наметить план действий. Наволочки пахли хлоркой…

Проснувшись в сумерках, отыскиваю глазами на стене фотографию. Не обнаружив ее, долго изучаю картину-вышивку, на ней голубые лебеди плавают в пруду по багрово-красной полоске заходящего солнца на фоне коричневых руин замка. Вспоминаю, где я. Ищу источник странных звуков. Вот он, рядом. Разглядываю вибрирующую нижнюю губу Ладушкина, которая при вдохе, сопровождаемом мощным всхрапом, прилипает к зубам, а на выдохе дергается расхлябанным клапаном, издающим прерывистый свистящий звук.

Отследив с десяток всхрапов-выдохов, я проснулась окончательно, осторожно сползла с кровати и постаралась бесшумно одеться. Некоторое время занял приблизительный поведенческий анализ Ладушкина, спокойно храпящего на кровати. Куда он мог засунуть ключ от двери? Осторожно приподнимаю покрывало. Потрясающе. Он снял трусы! Теперь он совсем голый, если не считать гипсового воротника на шее. Иду в ванную. С мокрых трусов и носков капает. Он повесил их на перекладину для полиэтиленовой занавески, потому что веревка, натянутая над ванной, обрезана и болтается коротким концом вдоль стены. Осматриваю мыльницу и бачок унитаза. Потом – его туфли, брюки, пиджак. Так, на всякий случай, ощупываю куртку. О! Ладушкин прихватил пистолет.

Ладно, не следует отвлекаться. Пора убедиться, насколько я интуитивно подготовлена для жизни в условиях господства примитивных особей. Как только я увидела Ладушкина рядом с собой на кровати, то подумала, что ключ он засунет в гипс, а ванную и одежду осматривала на всякий случай.

Присаживаюсь на кровать и наклоняюсь над головой инспектора. Голова эта запрокинута назад, потому что на подушке Коле было бы лежать с гипсом неудобно. Осторожно просовываю палец в раструб гипса. Вот она! Поддеваю ногтем веревочку и тяну к себе. Думаю, назовет ли румяная вязальщица подобное обращение Ладушкина с веревкой из ванны порчей имущества? Коля перестал храпеть, и на несколько секунд мы оба замираем, не дыша, и голого инспектора отделяет от меня, нависшей над его головой, только накрахмаленная ткань покрывала. Потом Ладушкин счастливо улыбнулся и вдохнул с громким всхрапом, а я выдохнула с облегчением.

Стараясь не приводить в движение сетку кровати, нашариваю на полу сумочку, достаю маникюрный набор и разрезаю ножницами крепко завязанную морским узлом веревку. Снимаю ключ, сползаю с кровати, укрываю голые ступни Ладушкина краем одеяла. Удачу омрачает только оглушительное, как показалось в тишине, клацанье замка.

На улице, застыв в мелком моросящем дождике, я понимаю, что проспала почти три часа и время потеряно, а обстоятельства усложняются накатывающими сумерками, которые скоро перейдут в кромешную тьму, и отсутствием транспорта. Мои надежды на частников испарились, как только первый же остановленный автомобилист в ответ на предложение съездить в Овечкино и обратно покрутил пальцем у виска.

Минут двадцать я честно упрашивала всех попадающихся на дороге у гостиницы автомобилистов прогуляться в дождь по грунтовым дорогам к монастырю под Овечкином, потом озверела. Прислушавшись к нарастающему внутри себя напряжению, успокоив дыхание и перестав мысленно обзывать этих… всякими прозвищами, я деловым шагом прошла к автостоянке у вокзала. Выбор оказался более чем убогим. Шесть автомобилей и один дряхлый автобус.

Сначала я убедилась, что никто из владельцев двух «Запорожцев», старинной «Волги», послевоенной «Победы» и двух ржавых «Москвичей» не забыл впопыхах ключи в зажигании. И уже достала складывающуюся металлическую указку, как у подъехавшей «Нивы» открылась передняя дверца, выглянул веселый Ладушкин и назвал статью, которая полагается за угон автотранспорта.