По привычке Лиза хотела надеть платье. Но выбрать которое так и не смогла. Сейчас ей не нужно платье. К чему наряжаться? Бог оставил ей жизнь, и этого достаточно. Обо всем остальном она подумает позже. Раньше она наряжалась, потому что чувствовала себя особенной. А сейчас сойдут джинсы и майка. В назначенное время она спустилась к обеду. Энцо разулыбался и разобнимался.

– Лиза, я рад, что ты поправилась! – Затем он «надел» озабоченное лицо. – Как это произошло?

– Я думаю, ты сам все знаешь?! – улыбнулась она.

– Ты видела, кто это был? – спросил он, опустив глаза в пол.

– Нет.

– Акимов и Сюзи думают, что ты сама.

– Пусть думают! Не волнуйся, я не буду никуда заявлять. Видишь, все обошлось.

– Да я не к этому!

– Энцо, я хочу уехать домой с первым же рейсом. Чем быстрее, тем лучше.

– Ты уверена, что уже достаточно хорошо себя чувствуешь?

– Уверена.

– Хорошо, я закажу билет. А теперь давай пообедаем.

После обеда она поспала и ничего не видела во сне. А позже пришла Тереза и сказала, что хозяин просил передать, что билет заказан на завтрашний день.

«Какая эта Тереза… Строит из себя обычную вежливую прислугу. Ну да ладно. Что мне теперь?»

Отец, знакомя его с Елизаветой Сергеевной, представил ее как своего делового консультанта. То, что она может быть любовницей отца, Павлу даже в голову не пришло, и он был прав. Пораженный ее красотой, он одновременно и влюбился в нее, и черная зависть заполнила его сердце. Он завидовал Лизе, завидовал ее красоте, свободе, в том числе и от денег, и элегантности движений, и ее дару ясновидения. Он задавал отцу всякие вопросы о ней, и однажды отец сильно выпил и рассказал ему, что у Лизы есть некие волшебные цепи, которые она каждый раз надевает, когда садится гадать и связывается с какой-то Тусей, и что она их страшно бережет, и ему кажется, что дар ее связан больше всего с этими цепями. На следующий день отец разговора не помнил, а Павел затаился и ждал момента, чтобы хоть один раз взглянуть на это ее украшение. Но они его на свои сеансы никогда не приглашали.

Он пробовал повторять за ней мелкие жесты, чтобы самому ощутить эту свободу и хоть как-то приблизиться к идеалу. И завидовал отцу, что она все время рядом с ним, и злился, что только она для него авторитет. Его собственные идеи всегда подвергались сомнению до тех пор, пока их не одобряла Лиза. Павел пытался подружиться с ней, но она относилась к нему снисходительно и ни в какие контакты не вступала, чем его страшно бесила и напоминала, что он всего-навсего «водитель». Со временем она превратилась для него в воплощение тех заносчивых баб во главе с Ритой, которые всегда отвергали его. И через некоторое время он стал ее ненавидеть. Он мечтал отнять у нее цепи, а вместе с ними – и ее дар, и ее власть над отцом. Чтобы он больше никогда не стал слушать ее и чтобы она потеряла все, что имеет.

Когда отец купил усадьбу, Павел думал, что отношение к нему изменится. Еще бы, он оказался наследником древней фамилии, теперь у него своя усадьба! Однако все стало еще хуже, чем прежде. Относиться к нему по-другому ни Лиза, ни отец не стали, а с его новыми амбициями это ранило еще сильнее. «Надо во что бы то ни стало отнять у нее эти цепи, – думал Павел, – и тогда справедливость восстановится».

В Москву он поехал не сразу, еще пару дней провел в Турине, потом все-таки смотался в Милан, а оттуда уже взял билет домой. Вышел из самолета и глотнул знойного воздуха, прозрачной рябью поднимающегося с раскаленного асфальта. В городе стояла невыносимая жара. Он едва не забыл забрать багаж: «Что с головой! Там все миланские покупки!»

В квартире стояла немыслимая духота. Павел скинул вещи, включил кондиционер и заглянул в бар, оставшись недовольным его содержимым, он сходил в магазин за белым вином, купил пару рыбных стейков, какой-то картофельный салат. Накрыл журнальный столик перед телевизором, отключил городской телефон и сел, закинув на стол ноги и щелкая пультом по каналам. Тревога накрывала медленно, но неотвратимо. Всю дорогу он старался не думать ни о чем, занимал мозг чем угодно – слушал музыку, смотрел кино, читал журналы, ел, выпивал…

Но сейчас, когда он остался один, выдернутый из внешней матрицы, становилось очевидным, что не думать об этом у него не получится. Безрезультатно он пытался увлечься происходящим на экране – мысли о Лизе оказались навязчивей всех каналов, вместе взятых, и были они крайне сумбурны и обрывочны. Он лег в постель на половине третьей бутылки вина, и кондиционер омерзительно и назойливо шумел над ухом. Выключил. Прохладу постепенно вытеснили духота и страх. Павел ворочался, скинул с себя одеяло, сходил в душ, снова покрылся липким потом, включил кондиционер, заткнул голову в подушки, дышать стало нечем… Наступал рассвет. Ненадолго удалось забыться, но, когда он проснулся совсем ранним утром, башка убийственно трещала. Заснуть больше не получалось. Он включил телефон. За вчерашний день и последующую ночь куча каких-то непонятных звонков. Еще один от отца. И два из Италии. Черт! Надо что-то делать! Надо куда-то свалить отсюда!

– Черт! – Он хлопнул себя ладонью по лбу. – У меня же есть усадьба! Настоящая далекая усадьба, где хоть какое-то время удастся побыть одному, пока родители еще несколько дней в Париже.

Он позвонил Потапову и заказал такси. Его слегка напрягала зависимость от папашиного дружка-солдафона, он вообще ни с кем не хотел связываться. Но другого удобного и быстрого способа добраться до усадьбы они с Андреем Ильичом пока не изобрели.

До воинской части Павел добрался уже к позднему вечеру. Иван Семеныч встретил практически хлебом и солью и предложил остаться ночевать у себя. Попасть в усадьбу не терпелось, но все же усталость взяла верх. Павел вопреки своим привычкам есть только правильную и изысканную еду и пить такие же напитки с удовольствием наелся пельменей и картошки с грибами, запил все это дело как следует водочкой, обсудил с Потаповым телевизионные новости, слава богу, тот ни с какими расспросами не приставал, и почти в благости, потому что кровь вся прилила к набитому желудку и мыслить мозг отказывался, заснул на продавленном диване в гостиной. Когда он проснулся, даже не понял сначала, где находится и который час, а потом оказалось, что уже три часа дня. Галя по традиции предложила щей и похмелиться, что он с удовольствием и сделал. И они засобирались наконец к месту назначения. Только отцу эсэмэску отправил, что все у него хорошо, и снова выключил телефон.

Прилетел на мотоцикле Потапов, кивнул Павлу, чтобы садился сзади, и отвез на аэродром. Вертолет, загруженный ящиками и частью стройбата, поднялся в небо, и вскоре Павел оказался на поляне у дома.

– Думаю тебя пока в столовой поселить, там уже все закончили и пыли нет, – говорил Потапов, выкладывая продовольствие.

В столовой пахло свежей побелкой. В ближнем углу блестела изразцами старинная печь, Павел с любопытством и восхищением ее рассматривал: