Бхагат Синг перед отлетом купил у меня за хорошую цену все камни, но лишь по одной причине – он решил оставить их себе на память о Великом Мастере.

Тогда я и узнал от лавочника историю, послужившую поводом для такого трудно поддающегося трезвой оценке обожания какого-то отшельника, да еще и китайца, ночным королем Катманду.

Оказалось, что Бхагат Синг после бегства из Индии в Непал примкнул к банде разбойников, подобравших его полузамерзшим на одном из горных перевалов. Однажды грабители решили покуражиться над безобидным стариком, тащившим по горной тропинке огромную вязанку хвороста.

Дальнейший рассказ лавочника напоминал пантомиму: выпучив глаза, он дергался, словно паяц, подпрыгивал, изображал едва не балетные па, а в конце концов даже упал – правда, на подушки дивана; мы сидели на хозяйской половине его лавки-притона.

"Безобидный" старик – Юнь Чунь – за считанные секунды обездвижил больше двух десятков разбойников, а потом почти час невозмутимо декламировал какие-то стихи назидательного содержания застывшим в самых нелепых позах гуркхам.

Я невольно посочувствовал им – этот прием контактного гипноза, вызванный молниеносными, почти невидимыми глазу нажатиями на точки сосредоточения энергии ци, был очень болезненным, иногда просто невыносимо мучительным, а при желании мастера хэсюэ-гун – и смертельным.

После окончания импровизированной "лекции" старик отпустил разбойников, благословив их на добрые дела. Зная Юнь Чуня, я представил, как он сокрушенно качал головой, созерцая сверкающие пятки незадачливых головорезов.

И самое главное – разбойники были как раз из той банды, которая напала на приютившую меня китайскую деревню. Теперь я понимал, почему Юнь Чунь пользовался среди этих отверженных таким непререкаемым авторитетом, а Бхагат Синг при упоминании имени отшельника едва не падал на колени в молитвенном экстазе…

Перемену в портье мог не заметить разве что слепой. Его туповатые остекленевшие глаза вдруг вспыхнули черным огнем, толстые, сарделькообразные пальцы задрожали и невольно сжались в кулаки, будто стараясь унять некий хватательный импульс, приказавший рукам-рычагам немедленно вцепиться мне в горло, а на квадратное небритое лицо наползла, словно плесень, мутная улыбка, что, похоже, должно было обозначать высшую степень восхищения и преклонения перед моей персоной.

Я даже не успел заметить, когда портье снова обернулся к доске с ключами. Теперь у меня на ладони лежала вполне цивилизованная отмычка небольших габаритов, никелированная и с биркой, где было выгравировано название гостиницы – "Хеллас" (я так прочитал) и номер моих "апартаментов", судя по цифрам, на престижном третьем этаже[50].

Несмотря на иронию, переполнившую меня, едва я вошел в холл, – мне вовсе не думалось, что гостиница на афинских задворках может поразить кого-либо шикарным сервисом и комфортабельностью помещений, – мой номер выглядел вполне сносно: облицованная мрамором ванная, крохотная гостиная, спальня… и даже белоснежное накрахмаленное белье.

Я стоял под душем не меньше часа. Казалось, что с потоками воды, льющимися в сливное отверстие, постепенно смывается мое недавнее прошлое, налипшее на тело старой коростой.

Удивительно – я не пробыл в Афинах и четырех часов, а Непал и все, что было с ним связано, уже подернулось флером, за которым прежде четкие контуры событий стали расплывчатыми, эфемерными и постепенно начали терять первостепенное значение.

Даже самое наболевшее – заноза в виде вопроса "кто я?" – уже подвергалось эрозии цивилизованного мира с его благами и соблазнами, встречавшимися по пути из аэропорта. Мне в этот миг просто хотелось жить и наслаждаться жизнью.

Довольно просторный балкон-галерея, где я устроился в кресле, чтобы в тишине и спокойствии поужинать на свежем воздухе, простирался по всей длине пятиэтажной гостиницы; она больше лезла вверх, чем вширь, и напоминала спичечный коробок, поставленный на торец.

Наверное, на месте "Хеллас " когда-то был обычный городской дом, но затем владелец разбогател и, не долго думая, построил гостиницу, использовав только свой участок – в любом столичном городе цены на землю не каждому по карману.

Вот и вырос над одно и двухэтажными строениями кирпичный гриб с прозрачной шапкой – застекленным зимним садом на крыше.

Еда, доставленная в номер мальчишкой-посыльным, не отличалась особым изыском, способным возбудить зверский аппетит, а я не был настолько голоден, чтобы не обращать внимания на окружающий меня мирок.

С моего этажа было хорошо видно, что отель "Хеллас" находится пусть и не в центре Афин, но и не на задворках, чего я и добивался, когда договаривался с таксистом о предстоящем маршруте.

Шустрый грек меня не обманул – гостиница абсолютно подходила на роль штабного пункта для предстоящей операции по поискам господина Сеитова, русского дипломата, разведчика и вообще сукиного сына, пытавшегося лишить меня жизни, а теперь и вовсе укравшего мое прошлое, без которого нет настоящего…

– Э-эй, красавчик! Привет!

Если бы вдруг над моей головой взорвалась бомба, и то я, наверное, на грохот взрыва так бы не отреагировал, как на эти простые слова, сказанные… по-русски!!!

Сцепив зубы, я медленно, будто боясь расплескать полную чашу внутри себя, повернулся на голос.

Галерея была разделена решетчатыми перегородками на секции, куда выходили двери номеров. Похоже, соседей справа у меня не было. А вот слева, в свете разноцветных фонариков, призванных и освещать и украшать фасад гостиницы (уже стемнело), стояли две вызывающе одетые девушки с явно славянской внешностью.

На ногах у них красовались римские сандалии с оплетающими лодыжки ремнями, а остальные детали туалета представляли собой полупрозрачную ткань, не закрывающую колени и больше показывающую, чем скрывающую.

Судя по дешевым побрякушкам и обилию краски, положенной на еще не утратившие юной свежести лица, это были проститутки, приехавшие в поисках хорошего заработка и приключений из лоскутных останков бывшего Советского Союза, разодранного на части голодной сворой коммунистов-отщепенцев, за одну ночь сменивших серую волчью шкуру пролетарского интернационализма на рыжую шакалью – махрового национализма, почему-то названного демократией.

– Мальчик, киска-а… Иди к нам, лапуля. Получишь все по полной программе. Ты меня слышишь, раджа? – Речь вела девица постарше возрастом с волосами, сплетенными в короткую, но толстую русую косу.

– Он не понимает, – вступила в разговор вторая, ростом пониже, но пофигуристей и с распущенными льняными волосами до плеч. – Иди сюда, индусик, – поманила она рукой. – Не бойся, от тебя не убудет. Меня зовут Маша. Понял? Ма-ша, Ма-ша… А ее, – указала пальцем, – Зизи. Усек? Зи-зи…