* * *

В последней четверти XIX века рурские бароны, поняв свою необходимость для военной мощи Второго рейха, выработали собственные условия сосуществования с Берлином. В случае с Альфредом эти условия были высоки и полностью выполнены. О точном размере его вклада в кампанию против СДП можно только строить предположения. У него самого не было способа его измерить. Он навязывал Берлину определенные взгляды; за этим следовали действия. Поскольку Высочайший и его канцлер разделяли его убеждения, в любом случае что-нибудь да делалось бы. И все же почти не вызывает сомнений, что сила репрессий во многом определялась Большим Круппом. Люди в хлопчатобумажных кепках, в отличие от тех, кто носил заостренные шлемы, не претендовали на симпатии императора. Альфред знал о них больше Вильгельма. Крупп был самым влиятельным промышленником в империи, самым близким к Высочайшему и самым враждебным по отношению к социал-демократам. При таких обстоятельствах он не мог держать язык за зубами.

Он написал кайзеру, что, если не принять самых жестких мер, «предприятия будут закрываться одно за другим. Индустрия черной металлургии вымрет. Металлургические заводы будут неотличимы от разрушенных замков. Не побоюсь заявить, что моему собственному предприятию уготована та же судьба. Вполне может случиться так, что у моего преемника не останется ничего, кроме решимости эмигрировать в Америку». Чтобы «подорвать социальную опасность на горизонте», он предоставил льготы крупповцам из собственного кармана, зная, что нет никаких перспектив получить эти деньги обратно; но он намерен «быть и оставаться хозяином в своем доме». Второй рейх не должен вскармливать на груди змею; с теми, кто хочет нарушать спокойствие, надо обращаться очень резко. Бисмарк – «величайший кредитор Германии. Мы задолжали ему больше, чем любому благодетелю немецкой крови со времен Лютера». Альфред молился за то, чтобы «великий князь одолел своих злобных противников».

Из Эссена задача прусского руководства представлялась ясной. Будучи мизантропом, Крупп не питал доверия к электорату и хотел отмены всеобщего мужского избирательного права – «право голоса должно быть отобрано у людей, не имеющих собственности». Такая цена была слишком высока; как бы ни хотел твердолобый канцлер повернуть время вспять, он знал, что это невозможно, и назначил выборы в рейхстаг на 30 июня 1877 года. 11 февраля Альфред начал готовить своих людей; во всех цехах он расклеил прокламации с предупреждением о том, что голосование за СДП – это голосование за «бездельников, людей беспутных и некомпетентных». Далее он увещевал: «Радуйтесь тому, что у вас есть. Когда работа закончена, оставайтесь в кругу своей семьи с женой, детьми и стариками, думайте о домашних проблемах и об образовании. Пусть это будет вашей политикой. И тогда вы будете счастливы. Но оградите себя от волнений по поводу больших вопросов национальной политики».

Проблемы высокой политики требуют больше времени и знаний, чем имеет рабочий. Почти полмиллиона немцев с правом голоса разошлись во взглядах; на всеобщих выборах СДП добилась избрания дюжины человек в палату, состоявшую из 397 членов. С точки зрения политика XX века, их победа кажется незначительной. Они получили всего три процента мест в одном из двух парламентских органов империи. В качестве председателя бундесрата Бисмарк выдвигал законодательные инициативы и назначал административных должностных лиц. Едва ли можно считать, что его правление поставлено под угрозу. Более того, если судить по социалистам в других европейских странах, требования социал-демократов рейха были до смешного мягкими. Они предлагали передать больше власти рейхстагу, призывали к бесплатному государственному образованию, гражданским свободам, свободной торговле, введению налогов на прибыли и наследство, ликвидации военного давления со стороны императорского двора, расширению сотрудничества с другими странами в интересах мира.

В Германии, однако, все это было ересью. На следующее утро после подсчета результатов голосования Крупп – который счел их кампанию за мир особенно одиозной (как он ее перефразировал, «беззащитность – не позор») – немедленно уволил тридцать человек, обвинив их в «распространении социалистических доктрин», а в Берлине Бисмарк, взвешивая «черное» зло католицизма против «красного» зла социализма, сделал выбор в пользу «черного». Он обратился к папе Лео XIII и согласился на перемирие. Дома же он протащил самые реакционные меры с расцвета Меттерниха, свой знаменитый «закон по обращению с социализмом». Побуждаемый угрозами жизни Высочайшего, он убедил рейхстаг поставить вне закона общества митинги и газеты СДП. И хотя большинство отказалось запрещать дебаты или мешать новым депутатам СДП, оно запретило сбор средств, что «по социал-демократическим, социалистическим или коммунистическим расчетам преследует цель свержения существующего государственного или общественного порядка». Любой, кто распространял литературу СДП или даже благосклонно о ней высказывался, подлежал штрафу и тюремному заключению. За профсоюзами должна была вести наблюдение полиция, которая была наделена правом изгонять из рейха «любое лицо, обвиняемое в принадлежности к социалистам». Беспорядки в промышленности влекли за собой введение военного положения. Это был самый жесткий свод немецкого законодательства с тех времен, как карлсбадские декреты 1819 года сокрушили либерализм в Германском союзе. И точно так же эти меры представлялись всесторонне эффективными. Руководители СДП бежали в Швейцарию. Как явствует из архивов Круппа, Альфред был «переполнен радостью».

У него появились убеждения законченного тирана, это факт очевидный. Уже в двадцать с небольшим лет он обращался с крупповцами так, будто они были его собственностью. С возрастом эти черты усугублялись; как ни суров канцлеровский «закон по обращению с социализмом», он не шел в сравнение с деспотизмом на вилле «Хюгель» и на фабрике. Альфред приближался к семидесяти годам, и в характере проявлялось все больше иррационализма. Он на долгое время удалялся от общества, поддерживая связи лишь посредством карандаша. Однажды до него дошел слух, что какой-то мастер отказался в дождь доставлять тигли, утверждая, что от этого пострадает качество стали. На следующее утро этот человек обнаружил на своем инструментальном ящике записку: «Самое нежное существо на свете, новорожденного младенца, при любой погоде несут в церковь. Нет никакой необходимости искать более яркий пример». Записка не была подписана. В подписи нужды не было: все знали этот почерк. Его поведение по отношению к своим гостям на холме нередко бывало диким. Замок привлекал внимание некоторых весьма влиятельных и умудренных опытом людей в Европе. Они приезжали туда вместе с женами как потенциальные заказчики. Благоразумие, не говоря уж о вежливости, должно бы подсказывать хозяину, что их надо принимать гостеприимно. Тем не менее, когда на него находило настроение, он обращался с ними, как с другом своего сына Керте. Если он видел самый невинный флирт между неженатой парой или же слышал об этом, он не ждал, пока нечестивец удалится; среди сохранившихся бумаг есть несколько клочков, на которых не вызывающим сомнения почерком написано: «У дверей вас ждет экипаж, который отвезет вас на станцию. Альфр. Крупп».

Но полную силу его хлыста ощущали на себе его сотрудники. В одном из писем, адресованных «дорогому заводу», он фактически предлагает, чтобы все крупповцы носили форменную одежду с нарукавными нашивками, указывающими число лет службы, шевронами для мастеров и эполетами для менеджеров. Прилагались и эскизы. Изучив их, пять членов прокуры поняли, что они будут выглядеть как швейцары в «Эссенерхоф», новой гостинице для приезжающих торговцев. Йенке тактично указал ему, что грязный фабричный воздух делает позолоту неуместной, и Альфред (который предполагал одеться как фельдмаршал) отказался от своего плана. Но попыток диктовать, как следует одеваться, все же не прекращал. В записках на дверях спален гостей конкретизировалось, что именно надо надеть. Его предпочтения всегда отдавались тому, что вышло из моды. Обратив внимание на то, что служанки в «Хюгеле» носят черные чулки, – что было явно разумно, поскольку фабричный смог достигал и холма, – он сделал им резкий выговор: когда он был молод, прислуга в доме обычно носила белые чулки, и здесь должны быть белые. В письме к сыну он с раздражением заметил, что «роскошь все больше проникает во все классы, особенно заметно в низший класс»; результатом этого «жирного немецкого житья» становится то, что «в наши дни женщины в классе ремесленников носят шнурованные ботинки, а каждый глупый юнец надевает высокие сапоги «веллингтон». Женщины тратят все на свой внешний вид; молочница хочет смотреться как великолепная леди… По сравнению со всем этим как же просто люди жили сорок – пятьдесят лет назад! Они были счастливы и в целом лучше питались. В те дни носили деревянную обувь, а она не пропускала воду. Я сам на работе носил такую обувь. Пара стоила всего пять серебряных грошей. Я носил ее в сырых местах, где работал молот, ходил по холодной земле, и мы то и дело согревали эти башмаки золой из топки». Он информировал прокуру, что, поскольку «дети мудрых родителей носят деревянные башмаки», в школах Круппа не нужно половое покрытие. Подумывал и о том, что было бы неплохо, если бы и сами директора надевали на фабрике такую обувь. Ответ Йенке до нас не дошел.