Рауль улыбнулся загадочной улыбкой и предпочел не развивать тему. Начал что-то высчитывать в уме. Мари закопалась в атлас. До Сегира от Хомса было не более тридцати километров.

– Итак, нашего нового коллегу скоро хватятся… – бормотал Рауль, как бы разговаривая сам с собой. – Уже хватились. Второй охранник периодически должен связываться с Саибом. Обеспокоится молчанием, войдет в квартиру. Господа из германской секретной службы сбежать не успеют. Трупы доставят отдельно, живых отдельно… Нас эти двое разглядеть не успели, и ливийцы решат, что третья группа шпионов оказалась удачливее первых двух. Будут искать – но, разумеется, не там, где находятся летчики… – Он включил зажигание. – Пора ехать, пока не обложили Хомс.

Он не хотел искушать судьбу – она не позволит до бесконечности продолжать победное шествие. Ночная трасса тянулась прямой стрелой. Но лететь очертя голову было опасно, война оставляла приметы: поваленные столбы и опоры, выбитые пласты дорожного полотна, не довезенный до места, разбитый в пух и прах тактический ракетный комплекс «Луна». Проехали немного – примерно четверть пути. В свете фар мелькнул дорожный знак. Рауль машинально проскочил мимо и вдруг затормозил! Сдал назад, прочел надпись на знаке.

– Рас-Лумия… Рас-Лумия… Да, эта небольшая деревня в феврале почти поголовно выступила против полковника. Тогда казалось, что режиму конец, выступления проходили даже в Триполи. И откуда он собрал силы? Пришли каратели, сожгли деревню дотла – большинство жителей, впрочем, успело убежать, назад никто не вернулся. Проклятое место. Для таких, как мы, лучшего убежища не найти.

Он повернул за знаком, и через несколько минут машина медленно катила мимо обугленных строений, возвышающихся, словно курганы.

– Выходите. – Рауль остановил машину. – Туда, – показал подбородком на относительно целое строение. – Возьмите какие-нибудь тряпки, чтобы постелить, забейтесь в щели. Появятся посторонние, не высовывайтесь. Я приеду в районе обеда.

– И куда ты постоянно пропадаешь? – всплеснула руками Мари. – Вот скажи, куда ты собрался? На утреннюю дойку?

– Так надо, – невозмутимо ответствовал Рауль, дождался, пока спутники покинут салон, и сгинул во мрак.

Тишина царила кладбищенская. В арабском мире даже запахи ночи не такие, как в Европе. Густые, пряные, тяжелые. И в воздухе, наверное, много опасных бактерий… Мари прокладывала дорогу, перелезая через обломки стен, подсвечивала миниатюрным фонариком. Они нашли чудом сохранившуюся комнату с двумя выходами, сгребли мусор. Али был подавлен, почти не разговаривал, чурался Мари, словно никогда не видел женщин. «Странный он какой-то», – заключила девушка. Завернулась в плед, мечтая о герметичной упаковке, уснула под стрекот цикад в кустах за деревней.

А наутро, проснувшись в «воровское время», когда рассвет едва коснулся небосклона, украдкой смотрела, как этот нескладный долговязый человек ворочается, заплетая ноги, машинально ищет носком слетевший туфель, вертит плечами, сбрасывая каких-то «зеленых человечков». Потом он рылся в сумке, которую перед отбытием из Хомса собирал в спешке, плохо понимая, что туда бросает. Он что-то бормотал под нос, замирал, уносясь мыслями в сопредельные измерения, потом спохватывался, снова что-то искал. «Человек рассеянный», – заключила Мари.

Она жевала вчерашний гамбургер (в Ливии, не стесняясь, продавали вражескую еду), предложила Али второй – тот не отказался. Мостик доверия выстраивался медленно, с откатами. Вскоре Али разговорился, сидел, обняв несуразные ноги, рассказывал о своей жизни, о семье, о работе, когда-то считавшейся смыслом жизни. Сломалось что-то в человеке, треснул стержень. Он говорил и говорил, и девушке, на которую вываливался ворох бесценной информации, оставалось лишь жадно слушать, надеясь на свою память.

Военная колонна остановилась на дороге. Али заполз в щель под рухнувшей стеной, дрожал от страха. «Ну, все, – устало думала Мари. – Опять полный подгузник». У мощного грузовика – похоже, русского «Урала» – спустило колесо. Солдаты, гортанно перекликаясь, ставили запаску. Вышел офицер в лихо заломленной фуражке, поднял веточку, стал постукивать по бедру, равнодушно озирая сгоревшие дома. Зевнул, вернулся в кабину. Спущенное колесо покатилось в водосток. Колонна, яростно рыча и фыркая, тронулась…

Солнце перевалило за зенит. Мари давила каких-то страшненьких жуков, норовящих испытать ее на вкус. Али, который все сказал и потерял дар речи, наблюдал за ней с любопытством – жуки его не замечали, что было пусть небольшой, но милостью Всевышнего. Зарычал мотор, заглох. Али застыл, закрыв глаза – мол, все в ЕГО власти. Мари похолодела, схватила пистолет (боеприпасов было – обоим застрелиться) и, когда поблизости захрустела крошка, стиснула рукоятку обеими руками, опустила флажок предохранителя.

В скособоченном проеме возникла странная фигура. Подтянутый спортивный мужчина в черном, не вызывающем, но вполне цивилизованном двубортном костюме. Костюм сидел так ладно, словно всю жизнь он только в нем и ходил! Черные волосы были коротко пострижены, лицо гладко выбрито, серые глаза испускали загадочный блеск. От него даже одеколоном пахло! И даже приятно! Это было какое-то невероятное перевоплощение! Физиономия Мари вытянулась от удивления, засосало под ложечкой, и такое странное чувство, которого она уже не испытывала много лет… Или вообще никогда не испытывала?

«Незнакомец» перешагнул порог, огляделся.

– Бродяжим, господа? Не верю глазам, на кого вы похожи? Мне стыдно находиться в вашей компании. И чего так смотрим? Я что, в костюме клоуна?

– Я так понимаю, господин Саиб Абу Хасан – сотрудник Секретной организации Джамахирии? – сглотнув, пробормотала Мари. – А что? В профиль немного похож.

– О нет, – открыв глаза, прошептал Али, – это не он.

– Душ, цирюльня, краска для волос, магазин и немного денег, – блеснув глазами, объявил преобразившийся Рауль. – Рекомендую, господа. Мари придется переодеться в строгий черный костюм и «деловой» хиджаб – все упомянутое найдешь в машине. Ты тоже работаешь на правительство – в этом нет ничего удивительного: ливийским женщинам не возбраняется и в армии служить. План сыроват, но попробовать стоит. Что делать с вами, Али, к сожалению, не знаю. Будем надеяться, что обыскивать машину с правительственными агентами не будут. Живо в машину, золотая рота! Там и перекусите – я еды немного купил…

Мари не уставала поражаться этому человеку. В нем каким-то необъяснимым образом бесшабашность уживалась с осторожностью, трезвый расчет с рассудочностью, вульгарная хамоватость с манерами истинного джентльмена. В его присутствии ей становилось не по себе, но это было не то, когда организм отторгает человека, а ровно наоборот…

В Сегир они въехали, когда солнце клонилось к горизонту и наступало время суток, на языке кинематографистов именуемое «режим». Окраины города производили впечатление близости фронта: военные с автоматами на тротуарах, бэтээры в камуфляжных разводах. Гражданские не обращали на них внимания, люди как ни в чем не бывало прогуливались, сигналили машины. Самые обычные мужчины и женщины: «партикулярные» платья, женщины в косынках, многие представительницы слабого пола щеголяли модными, расшитыми узорами джильбабами – цельной одеждой для мусульманок, укрывающей все тело, кроме ступней и кистей рук. Цивилизация причудливым образом сочеталась с лохматой стариной: пару раз Мари замечала телеги, запряженные длинноухими ишаками, двугорбых верблюдов, навьюченных мешками – шагающих с достоинством и плюющих на трафик. Ближе к центру впечатление близости войны пропадало – военные глаза не мозолили, техника осталась на окраинах. Работали заправки, магазины, остался за бортом симпатичный сквер с мерцающими в сумерках фонариками. Проплыла величественная квартальная мечеть – храм для ежедневной пятикратной молитвы. Где-то за деревьями раздавались ритмичные удары барабана-дарбуки, звучала музыка. «Свадьбу играют?» – поразилась Мари.