Внуки были в школе. По крайней мере, дома их не было, а миссис Дарн предпочитала считать, что они именно в школе. То, что в этот тихий полдень она нашла Тину сидящей на кухне с чашечкой кофе и читающей «Гардиан», окончательно убедило ее, что дела у дочери обстоят прекрасно. А та подняла на гостью глаза и произнесла:

– Привет, мам. Как жизнь?

Сесилия бы совершенно не удивилась, если бы услышала в продолжение что-нибудь вроде: «Мне нужно кое-что тебе сказать». А потом бы последовала фраза, на которую миссис Дарн так надеялась: «На следующей неделе мы с Брайаном поженимся».

Но ничего такого Тина не сказала. Как всегда, безмятежная и принимающая жизнь такой, какая она есть, дочь поднялась и налила матери кофе. Она как-то невнятно сказала, что ей пообещали работу и что она, наверное, согласится. Уже много лет мисс Дарн говорила о намечающейся работе, иногда даже с энтузиазмом, но так никуда и не устроилась. Это было семейной чертой, проявившейся в Тине и, возможно, в Джарвисе, которая заключалась в философическом спокойствии и беспечности. Черта эта никак не проявилась в Сесилии и ее предках. Похоже, миновала она и Бьенвиду.

– Тина, я бы очень хотела, чтобы вы пришли ко мне на Рождество, – сказала гостья, после того как дочь закончила расписывать сомнительные преимущества работы на полставки в открытом недавно магазине поношенной одежды. – Вы ведь можете прийти в Сочельник и переночевать у меня, а утром дети получат свои чулочки с подарками.

– Ага, нормально, – кивнула молодая женщина. – В смысле, на Рождество мы, конечно, придем. Но нам же не нужно решать все это прямо сейчас, правда?

Тина никогда не хотела ничего решать «прямо сейчас». Непредсказуемость и сюрпризы нравились дочери куда больше. Сесилия не стала упорствовать. Ей очень хотелось задать один вопрос, который Дафна, маниакальная любительница телевикторин, назвала бы вопросом на 64 тысячи долларов. Но миссис Дарн продолжала ходить вокруг да около.

– Будет Дафна, конечно, как обычно, – сказала она. – И Питер тоже попытается выкроить время и забежать на обед.

Тина упорно молчала. Она сосредоточенно сдирала с ногтей старый лак, поддевая его ногтем большого пальца, а потом кидала красные чешуйки в чашку с кофейной гущей. Миссис Дарн делала вид, что ничего особенного не происходит, стараясь не смотреть прямо на дочь, но и не отворачиваться от нее. Однако ей все же не удавалось вполне отстраниться от этого малопривлекательного зрелища, и поэтому она сказала себе, что это совершенно нормально, что здесь ничего противного и тем более непристойного. Тысячи молодых женщин делают так, а она – просто капризная старая перечница, если раздувает трагедию из такого пустяка. Пожилая дама глубоко вздохнула и продолжила:

– Я сейчас подумала, не спросить ли и Брайана?

– О чем? – поинтересовалась ее собеседница.

Да уж, не в обычаях Тины было сглаживать ситуацию! Она и не замечает, что кому-то нелегко. Для нее самой всегда все просто.

– Не придет ли он на Рождество, – вздохнула миссис Дарн.

– И в чем проблема?

– Как ты думаешь, он согласится?

– Понятия не имею. Спроси лучше у него.

Сесилия решила не усугублять ситуацию. Она собиралась встретиться с Дафной в торговом центре на Брент-кросс и закупить там все к Рождеству. Отправилась женщина на автобусе. На Брент-кросс была станция Северной линии, но для того, чтобы попасть туда из Западного Хэмпстеда, ей пришлось бы на «Бейкер-стрит» пересесть на Кольцевую, выйти на «Кингс-кросс» и пересесть на Северную (ветка Эджвейр), и только потом, проехав восемь станций, она бы попала на Брент-кросс. И все это при том, что от Западного Хэмпстеда туда было всего-то около двух миль! В юности Джарвис начертил план ветки между «Голдерс-Грин» и «Вест-Энд-лейн», но это было только мечтой, сном, который он, кстати, видел сейчас, лежа в кровати в гостинице Днепропетровска. Он часто видел во сне несуществующие, воображаемые линии подземок и даже целые системы метрополитенов.

Аксель Джонас уже два дня прожил в «Школе», когда Алиса наконец это заметила.

Она ничего не рассказала Тому о его намечающемся прибытии. Она никому об этом не сказала. Как только Том вышел, чтобы купить еды, Алиса заглянула в комнаты, которые снял новый жилец. Его не было ни в одной, ни в другой. Окна везде были закрыты темно-зелеными шторами, висевшими по всей «Школе». В «пятом классе» стояли стол и деревянный стул, а в кабинете рисования до сих пор сохранились мольберты и длинный стол с расставленными вокруг него стульями. На стенах были развешаны картины в рамах. Алиса узнала несколько репродукций, хотя познания в живописи у нее были весьма смутными: рыжеволосая девочка в белом платье и с ангелом, держащем лилию, портрет бледной молодой длинношеей женщины, церковь с невероятно высоким шпилем и деревьями вокруг…

Из окон пятого класса можно было видеть сад, фабричные здания, расположенные за железнодорожными путями, серебристые поезда, исчерченные граффити – в общем, все то же самое, что и из окон ее комнаты. Кабинет рисования смотрел на улицу, где выстроились в ряд безлистые уже платаны и дома, в окнах которых висели бумажные гирлянды, и разложен был ватный «снег». Снаружи было сухо и морозно, холодный ветерок гнал вдоль водосточной канавы мусор и опавшие листья.

Алиса ждала телефонного звонка. Уже две недели она не разговаривала с Акселем. Каждый раз, когда звонил телефон, она думала, что это он, и спешила схватить трубку прежде Тома. Но это были то Дэниэл Корн, то мать Тины, то Питер. Тина снимала трубку, только если в доме никого больше не было. Она была убеждена, что, если кто-то желает с ней поговорить, ее обязательно позовут, а если никто не ответит, то желающий может перезвонить потом. А вот Мюррей всегда поднимал трубку. Ему частенько звонили по поводу его так называемой «работы». Алиса с неудовольствием отметила, что флейтист начинает вести себя как менеджер, считая свою игру в подземке важным и прибыльным бизнесом.

– Джей знаком с прекрасным гитаристом и уверен, что сумеет убедить его присоединиться к нам, – сказал он ей как-то вечером, за два дня до Рождества. – Если удастся его привлечь, это будет ценным приобретением.

Алиса приподняла брови.

– Мне нужно серьезно поработать над тем, как победить в конкурентной борьбе, – добавил ее друг. – У этих примитивных, с точки зрения музыки, рок-групп обычно прекрасное оборудование. В настоящий момент нам просто нечего им противопоставить.

Они находились в бывшем кабинете директора. Том сидел, уперев локти в стол и положив подбородок на кулаки. Его нахмуренные брови показывали высшую степень сосредоточенности. Прядь волос упала ему на глаза, и он смахнул ее за ухо.

– Чья музыка лучше – вопроса нет, – добавил молодой человек. – Люди хотят нашу музыку, она им нравится, ты и сама это знаешь. Глупо и ошибочно полагать, что народу неинтересно настоящее искусство, хорошая музыка. Нет, очень даже интересно. Но что делать, если профессиональную музыку заглушает сотня децибел саксофона? Сразу после Рождества я займусь проблемой усиления нашего звука.