Чикатило признал, что это его ботинки, — сказал Липягин старику и женщине-соседке, перевернул ботинки и продемонстрировал рисунок подошвы Горюнову:

— Похоже на отпечаток в парке?

Горюнов посмотрел на подошвы, прищурился, кивнул — они и в самом деле были похожи по рисунку на след, но сказать наверняка по памяти было нельзя.

— Эксперты разберутся.

Фаина громко всхлипнула.

— Успокойся, Фенечка, — сказал Чикатило. — Я эти ботинки в ростовском универмаге лет семь назад купил. И они там не одни такие были. С тех пор наша обувная промышленность, должно быть, еще сотни тысяч таких ботинок наштамповала.

— Я смотрю, ты разговорчивый, — хмыкнул Липягин. — Посмотрим, как ты в камере заговоришь. Паша, что там у тебя?

Окликнутый Липягиным оперативник отошел от комода.

— Закончил, Эдуард Константинович. Ничего.

— Бери понятых, перемещайтесь на кухню.

Горюнов поднялся из-за стола.

— Пойдемте и мы на кухню, Андрей Романович.

Горюнов и Чикатило следом за операми вышли, Фаина хотела было последовать за ними, но Липягин остановил ее, преградив путь.

— А вы останьтесь. У меня к вам несколько вопросов.

Фаина села к столу, заняв место мужа. Майор устроился рядом, там, где сидел Горюнов.

— Ваш муж часто в командировки ездит?

— Это его работа, он снабженец и…

— Я вас не об этом спросил, — перебил Липягин Фаину. Он достал из папки лист бумаги, положил на стол. — Сможете припомнить, был ли ваш муж в командировках вот в эти даты? И если был, то где?

В это время на кухне Горюнов усадил Чикатило за стол и, дав команду операм начать обыск, как бы между прочим спросил:

— Ну что, Андрей Романович, вы по-прежнему ничего нам не хотите рассказать? Или показать?

— Я не понимаю ваших намеков и не знаю, что вы хотите найти. Нужно — ищите, — отрезал Чикатило.

— Зря вы так. Когда найдем, поздно будет, — кивнул Горюнов.

В этот момент оперативник, осматривающий ящики стола, удивленно присвистнул и обернулся к Горюнову.

— Товарищ майор, можно вас на минуточку.

Понятые с любопытством вытянули шеи. Чикатило дернулся, но остался сидеть. Горюнов подошел к столу, заглянул в ящик. Там аккуратно, один к одному было разложено не менее двух десятков остро заточенных ножей.

— Граждане понятые, подойдите, — сказал Горюнов.

Старик первым подскочил к столу, следом подошла женщина.

— Обратите внимание на эти ножи. — Горюнов посмотрел на Чикатило. — Гражданин Чикатило, чьи это ножи?

— Мои. То есть нашей семьи, — тихо ответил тот.

— Понятые, обратите внимание, гражданин Чикатило подтвердил, что это его ножи, — повысил голос Горюнов. — Гражданин Чикатило, собирайтесь. Вы поедете с нами.

1992 год

Диктофон тихо жужжал, шла запись, журналистка внимательно слушала, наклонив голову. Чикатило рассказывал спокойно, без так привычных в зале суда истерик:

— …Мы в войну жили на оккупированной территории. После боев собирали трупы по частям, в крови… И детей разорванных видел на улицах. Свист пуль, взрывы, пожары — хаты горели. Прятались в подвалах. Голодные моры, организованные режимом Сталина…

Чикатило посмотрел на журналистку, взгляд его зацепился за вырез на ее кофточке. Там, между грудей, поблескивал серебряный кулон в виде лезвия безопасной бритвы. Голос Чикатило замедлился, словно вырез на кофточке и крохотное бритвенное лезвие в ложбинке загипнотизировали его.

— В тридцать третьем году, по рассказам матери, моего старшего брата Степана в голодовку украли и съели, — хрипло, словно бы через силу, продолжил он. — И меня родители всегда предупреждали: никуда не ходить из дому. Голод и холод постоянные были в детские годы. Я умирал с голоду, лежал в бурьянах…

Диктофон щелкнул — закончилась пленка в кассете. Журналистка открыла крышечку, перевернула кассету, нажала на запись.

— Пожалуйста, продолжайте.

Чикатило сглотнул, заговорил увереннее.

— Я пострадал. От советской власти пострадал. Так и запишите. И отец мой, командир партизанского отряда, тоже. В плену был у немцев. Его американцы освободили. Его за это репрессировали, работал в лесах Коми. И дед, середняк был, трудяга, а они его раскулачили, выслали. Теперь вот до меня дошло.

— А какие у вас политические убеждения? — поинтересовалась журналистка.

— Я был двадцать пять лет в КПСС, окончил четыре университета марксизма-ленинизма. Очень переживаю, что всю свою жизнь потратил на убеждения утопические, безжизненные, оторванные от жизни… Крах идей коммунизма для меня явился личной трагедией, ударом по моим убеждениям… — Чикатило сделал паузу, посмотрел на лезвие между грудей журналистки и закончил фразу: — Осталась одна тревога.

* * *

Витвицкий сидел на лавочке под окнами Овсянниковой, смотрел перед собой, погруженный в раздумья. Стемнело, в доме зажглись огни, только в комнате Ирины окна остались темными.

— Виталий Иннокентьевич? — женский голос вывел Витвицкого из оцепенения.

Он поднялся с лавочки, обернулся. К нему подошла соседка Овсянниковой по коммуналке.

— А вы чего здесь?

Витвицкий, застигнутый врасплох, не знал, что ответить.

— Да я вот…

— Вы Иру ждете? А вы что, не знаете — она же уехала.

— К родителям? Или к бабушке? — спросил Витвицкий.

— Нет. В другой город вроде. Сказала, ей надо. А вы не знали?

— Она не сказала, где ее искать? Или когда вернется? Может быть, телефон оставила? — снова спросил Витвицкий.

Соседка покачала головой, участливо поинтересовалась:

— Вы с ней поссорились?

— Да не то чтобы… — замялся Витвицкий. — Просто… Извините… Всего доброго.

Витвицкий повернулся, быстро пошел прочь, но вдруг развернулся, поспешно подошел к соседке.

— Вы ей передайте, пожалуйста, когда она вернется.

Витвицкий протянул женщине ключи от комнаты Овсянниковой.

— Да, конечно.

— Спасибо. — Витвицкий кивнул, и, не оглядываясь, ушел.

Соседка смотрела ему вслед, вертя ключи в руке.

* * *

Чикатило старательно прятал взгляд. Перед ним сидели Ковалев, Липягин, Брагин, Горюнов. Такое большое количество милиционеров заставляло его чувствовать себя неуютно.

— Гражданин Чикатило Андрей Романович тридцать шестого года рождения, — произнес Ковалев.

— Так, — кивнул Чикатило.

— Вы понимаете, почему вас задержали?

— Нет. — Он все-таки посмотрел на полковника. — Я ничего такого не делал. За пивом вот вышел, а тут ваши партизаны — руки вверх, сдавайтесь.

— Вы подозреваетесь в совершении ряда убийств женщин и детей. Ничего не хотите сказать по этому поводу? — сухо спросил Александр Семенович.

— Я уже сказал. Это какой-то бред. Я простой советский труженик. Вы еще извиняться будете.

— При обыске в вашей квартире были обнаружены ботинки, — вступил в разговор Липягин. — По заключению экспертизы рисунок подошвы и размер совпадают с рисунком подошвы и размером следа, оставленного убийцей на месте преступления.

— Я уже говорил, я не шил эти ботинки на заказ, я покупал их в универмаге. Таких ботинок в стране тысячи.

— Также при обыске у вас было изъято двадцать три ножа, — продолжил Липягин, сверяясь с протоколом.

— Это смешно. — Чикатило попытался