Амелиус и Руфус переглянулись. Амелиус хотел извиниться, но было слишком неловко. Он не успел еще прийти ни к какому решению, когда Салли подкралась к нему и взяла его под руку. Мистрис Пейзон сделала чудеса – она в некоторой степени победила недоверие девочки к незнакомым лицам, но никакое земное влияние не могло уничтожить ее собачьей привязанности к Амелиусу. Его молчание показалось ей подозрительным.

– Вы должны ехать с нами, – сказала она, – я не поеду без вас.

– Конечно, нет, – заметила мистрис Пейзон, – я, разумеется, обещала ей это заранее.

Руфус позвонил и отправил письмо к Регине. – Ничего не осталось делать, друг мой, – шепнул он Амелиусу, когда они шли за мистрис Пейзон и Салли по лестнице. Они только что подъехали к воротам приюта, когда Жервей и его сообщница сошлись в трактире и в отдельной комнате приступили к совещанию о своем деле. Несмотря на свой несчастный вид, мистрис Соулер не была в совершенной нищете. Разными неблаговидными делами ей удавалось время от времени доставать несколько шиллингов. Она умирала с голоду по очень обыкновенной причине (между людьми ее класса), а именно потому, что тратила деньги на водку. Сообщив ей о деле с обычной своей хитростью, Жервей очень удивился, когда жалкая старуха стала с ним торговаться. Два негодяя были очень близки к ссоре, которая, наверное, замедлила бы исполнение заговора против мистрис Фарнеби, если бы не подлое самообладание Жервея, делавшее его одним из самых ужасных злодеев на свете. Он сделал уступку в дележе денег, и мистрис Соулер отдалась в его распоряжение.

– Встретьте меня завтра, в десять часов около порохового магазина в Гайд-Парке, для получения от меня необходимых инструкций и смотрите оденьтесь приличнее. Вы знаете, где взять напрокат вещи. Если завтра от вас будет пахнуть водкой, я возьму кого-нибудь другого. Нет, теперь я не дам ни копейки. Завтра в десять часов вы получите деньги.

Оставшись один, Жервей потребовал чернил, перо и бумагу. Он написал левой рукой, которой владел так же свободно, как и правой, следующие строки.

«Неизвестный друг извещает вас, что некая молодая особа находится теперь за границей и, может быть, возвращена горько оплакивающей ее матери, если она вышлет сумму, достаточную для расходов, и наградит пишущего эти строки, который (незаслуженно) находится в бедственном положении.

Не вы ли мать, сударыня? Я предлагаю вам этот вопрос, так как знаю, что ваш муж отдал маленького ребенка на воспитание одной женщине.

Я не обращаюсь к вашему мужу, потому что его бесчеловечный поступок с бедным ребенком не позволяет мне довериться ему. Я решаюсь довериться вам. Не помочь ли мне вам узнать ребенка? Слишком было бы глупо говорить откровенно в настоящую минуту. Я сделаю только неясный намек. Позвольте мне употребить поэтическое выражение и сказать, что молодая особа покрыта тайной с головы до ног. Если я обращаюсь к настоящему лицу, то позволю себе назначить место свидания.

Отправьтесь завтра на мост, ведущий через реку около Кенсингтонского сада, держа белый платок в руке. Вы встретите обманутую женщину, которой отдали несчастного ребенка в Рамсгэте, и убедитесь, что доверяетесь людям, действительно достойным вашего доверия».

Жервей вложил это возмутительное письмо в конверт и адресовал его мистрис Фарнеби. Он собственноручно опустил его в почтовый ящик в этот же вечер.

– Руфус! Мне не нравится, как вы смотрите на меня, вы как будто думаете…

– Говорите не стесняясь. Что я думаю?

– Вы думаете, что я забыл Регину. Вы не верите, что я люблю ее по-прежнему. Дело в том, что вы старый холостяк.

– Это так, но что же в том худого?

– Вы не понимаете…

– Вы ошибаетесь, мой милый юноша. Я понимаю более, чем вы можете себе представить. Самое умное и рассудительное дело совершили вы сегодня вечером, отдав Салли на попечение этих леди в приюте.

– Прощайте, Руфус. Мы поссоримся, если я останусь здесь долее.

– Прощайте, Амелиус. Мы не поссоримся, сколько бы вы здесь ни оставались.

Доброе дело было сделано, жертва, тяжелая жертва была принесена. Мистрис Пейзон по своим зрелым летам могла говорить Амелиусу прямо, серьезно и настоятельно о необходимости его разлуки с Салли без малейшего затруднения.

– Вы видели сами, – сказала она, – что действия этого маленького учреждения зиждутся на неизменном терпении и снисходительности. Что касается Салли, вы можете быть уверены, что она никогда не услышит жесткого слова, не встретит сурового взора, пока она находится на нашем попечении. Ужасное небрежение, от которого так страдала девочка, будет заглажено и заменено нежностью. Если она не будет счастлива между нами, пускай она оставит приют, если пожелает этого, через шесть недель. Сами же вы должны обратить внимание на свое положение, что выйдет из того, если вы возьмете ее к себе. Ваш друг Руфус говорил мне, что вы скоро женитесь. Подумайте, как могут перетолковать ваши поступки, какие сплетни могут рано или поздно дойти до слуха молодой леди, вашей невесты, и какие гибельные могут быть от того последствия. Вспомните, кто научил нас молиться от избавления от искушения, и довершите начатое вами доброе дело, оставив Салли среди друзей и сестер этого приюта.

Что мог ответить на это порядочный человек? После всего сказанного Руфусом и доктором, Амелиусу ничего более не оставалось, как уступить. Он просил, чтоб ему позволили писать Салли и видеться с ней впоследствии, когда она свыкнется со своей новой жизнью. Мистрис Пейзон согласилась на обе просьбы. Руфус искренно поздравил его с таким решением, как дверь вдруг быстро распахнулась и простенькая Салли кинулась в комнату, сопровождаемая прислужницей, в высшей степени изумленной.

– Она показала мне спальню, – с негодованием вскричала Салли, указывая на женщину, – и спросила меня, нравится ли мне спать тут. – Она повернулась к Амелиусу, взяла его за руку и потащила вон. Непреодолимое чувство недоверия овладело ей при виде этой усердной прислужницы. – Я не останусь здесь, – сказала она. – Я уйду с вами.

Амелиус взглянул на мистрис Пейзон. Салли тащила его к двери. Он всячески старался успокоить ее, улыбался, ласково увещевал ее. Но его честное, благородное лицо, всегда говорившее правду, и теперь сказало ей истину. Бедное создание, со своим слабым разумом не способное рассуждать, но способное чувствовать, посмотрело на него и прочло на лице его свой приговор. Она выпустила его руку, поникла головой и без слез, безмолвно упала к ногам его.

Прислужница тотчас же подняла ее и усадила на софу. Мистрис Пейзон видела, как Амелиус мужественно боролся с собой, и почувствовала к нему уважение. Отвернувшись на минуту, она написала несколько строк и возвратилась к нему.

– Уезжайте прежде, чем она придет в чувство, – прошептала она, – и отдайте эту записку извозчику. Вы не беспокойтесь о ней, – говорила добрая женщина. – Я останусь с ней на ночь и употреблю все усилия, чтобы примирить ее с новой жизнью.