Зулейха начала размышлять над тем, что происходило с доктором.

Возможно, старость вовсе не такое жалкое состояние, каким кажется со стороны. Горячность, страдания, приступы безнадежности, доводящие людей до самоубийства, — все это идет от непрерывно работающих легких молодого тела, от лихорадочно бьющегося сердца. Но когда сердце износится, одряхлеет тело, утолщатся сосуды, голова больше не бунтует, душа теряет способность воспламеняться и пылать, и человек, словно гнилой зуб, из которого удалили все нервы, строит последний мир надежд из осколков памяти, из увлечений всякими мелочами вроде четок и жестяных коробочек. И в этой беспечности его и застает смерть.

Ничто не внушало опасений за здоровье доктора, кроме иногда случавшихся приступов удушья. А радость и жизненная сила, которые, казалось, все возрастали по мере того, как он привязывался к Зулейхе, даже придавали ему вид нормального человека. Но некоторые симптомы, появлявшиеся в те периоды, когда он часто дремал в плетеном кресле — то, как у него медленно закатывались глаза, а губы поджимались и бледнели, — Зулейхе казались признаками близкой смерти. То же она замечала в последние дни жизни своего отца.

Первым, кого Зулейха встретила на следующий день на палубе, был капитан с деревянной ногой.

Глава девятнадцатая

— Где мы? — спросила Зулейха.

— Направляемся в Чешме.

Улыбка застыла на губах молодой женщины. Она часто заморгала.

— Разве мы едем не в Измир? — снова спросила она. — У нас есть дела в Чешме?

Капитан слегка повел плечами:

— Нет… Я и сам не знаю, честное слово… Так утром приказал господин Юсуф.

На крышке главного трюма парохода боролись двое. Одним был Малыш Халиль с Мидилли.

Юсуф и еще несколько матросов пристально наблюдали за схваткой. Временами раздавались крики Юсуфа и его смех.

— Давай, Халиль… Вперед, покажи себя! — Увидев рядом Зулейху, он продолжил хохотать. — У нас тут борьба пехливанов… Ваш Халиль не побоялся ножа, решил помериться силами с кочегаром с Сакыза… Но так жестко бьется… Прямо разъяренный бойцовский петушок.

Зулейха какое-то время, казалось, с интересом наблюдала за схваткой, а потом сказала безразличным голосом:

— Я только что видела капитана… Мы, оказывается, направляемся в Чешме, это правда?

Юсуф ответил, не поворачивая головы:

— Да, мы сменили курс…

— Почему же?

— Я подумал, что Шевкет-бей еще там… Будет хорошо застать его, если он не уехал…

Если бы Юсуф в это мгновение взглянул на жену, то увидел, что в ее глазах что-то вспыхнуло, словно несколько раз взметнулось от ветра пламя свечи. Но он, поглощенный наблюдением за схваткой Малыша Халиля, этого не заметил.

Нужно было что-то ответить. Собравшись, Зулейха сказала все тем же ровным голосом:

— Действительно, хорошо… Мой дядя будет очень рад нас видеть…

— Я тоже буду рад…

Не дожидаясь окончания соревнований, Зулейха отвернулась и направилась к себе в каюту, чтобы не пришлось больше ни с кем разговаривать.

Она билась над загадкой. До сего дня никто из них ни разу не упомянул имя Шевкет-бея. Почему Юсуф счел нужным встретиться с этим человеком, который ему совсем не нравился? Чем была вызвана столь неожиданная перемена?

Не было сомнения, что ее дядя покинул Стамбул, только чтобы не оставлять ее под своим покровительством и потому что побаивался Юсуфа. В таком случае Зулейхе казалось просто невыносимым позором гоняться за ним по пятам в Чешме. Неважно, о чем думал Юсуф, когда это делал, но он ни с того, ни с сего тянул ее к самому сильному нервному срыву.

Но самое страшное, что она не могла сказать, что не хочет встречаться с дядей. И тем не менее нужно было преодолеть в себе это чувство безысходности.

Зулейха не находила себе места до той минуты, пока от служащего на пристани в Чешме они не узнали, что около недели назад Шевкет-бей с семьей уехал в Измир.

Это известие переполнило ее радостью, хотя мужу она сказала: «Жаль… мы их упустили». Сейчас она поняла, что все ее страхи были напрасными. Имел ли смысл старому проныре оставаться на лечении в Чешме хоть часом больше, когда он узнал, что они уехали из Стамбула?

«Ташуджу» снова сменил курс и повернул обратно, в Измир.

Зулейхе казалось, что великолепный огромный город немного выбьется из общей программы. Ведь особенностью этого путешествия было то, что они продолжали плыть время от времени останавливаясь в небольших городках и деревушках.

Но Юсуф назвал причину, против которой сложно было что-то возразить. Он опасался за здоровье доктора, хотя тот и выглядел гораздо бодрее, чем обычно.

— Я не могу вот так, наспех, сказать что-то точно. Но мне, по правде сказать, не очень нравится его вид — синие сосуды и посиневшие лунки ногтей, то, как он часто начинает дремать прямо там, где присядет. И потом, эти приступы удушья по ночам… Я не могу спасть спокойно, если несколько раз за ночь не зайду к нему в каюту… Он не может лежать на спине, кладет перед собой большую корзину, опускает на нее голову, как молящиеся в мечети, заснувшие на подставке для Корана. Я сильно опасаюсь, что мы окажемся связанными по рукам и ногам в дальнейшем. Маловероятно, что в тех местах, куда мы направляемся, мы найдем хорошего врача… Лучше всего, чтобы его осмотрел специалист в Измире… Да воздастся бедняге!

Глава двадцатая

Опасность, от которой Зулейха, как ей казалось, избавилась, поджидала их в Измире. Шевкет-бей еще не уехал из города. Он гостил в Каршияка[108] у старого друга, который вот уже несколько лет занимался проектами по поднятию экономики в вилайете.

Пожилой дипломат успел съездить в Эфес и Бергаму на личном автомобиле своего друга, который, следуя последней моде, носил брюки-гольф, очки, а не монокль, и кепи, и изучить местные развалины. Старик испугался, как бы ему боком не вышли его развлечения, когда, сходя с парохода из Каршияка на измирской пристани в районе Кордон, увидел перед собой Юсуфа и Зулейху.

Сначала дипломат подумал, что их встреча не более чем неприятная случайность. И страшно удивился, когда узнал, что Юсуф заехал в Чешме, только чтобы повидаться с ним, и, не застав, сильно огорчился. А когда случайно узнал, что он еще не уехал из Измира, сразу побежал к Зулейхе, чтобы