нравились ей такие, чрезмерные». В самом деле, до свадьбы у нее бывали страстные романы, а также отношения по расчету; режиссер Альфред Хичкок, который приложил руку к ее славе, сняв в «Окне во двор», называл актрису «вулканом под снегом», но также и менее метафорично «самой ненасытной женщиной, которую когда-либо знал» [2].

Противоречия между желаниями женщины и тем, чего Америка ждала от нее в ту эпоху, вызывали гнев, беспокойство и искажение представлений о морали. Самые сильные и противоречивые отклики от молодых читательниц получили две публикации в «Мадемуазель» на тему секса. Одна представляла собой напечатанный в 1958 году рассказ о двух студентах: он, которого она раздражала, возбуждала и отвращала своей доступностью; она, чересчур эмоциональная, надоедает ему, стараясь угодить. В итоге, чтобы сбросить напряжение, они ищут свободную машину на парковке за женским общежитием – автомобиль, нарочно не закрытый, с коробкой бумажных салфеток и чистыми чехлами на сиденьях. Она находит автомобиль с кузовом «универсал» и не замечает, как сексуальное желание партнера перерастает в насилие. Другая публикация представляла собой отчет о честном разговоре с выпускниками 1959 года о роли добрачного секса. С единодушным выводом: мужчины хотят, чтобы жена была девственницей, но в то же время желают стать опытными любовниками, так что толпой увиваются вокруг «дающих» девушек, «практикуясь» с ними, готовясь к свадьбе с избранницей. Возможно, читательницы «Мадемуазель» пришли в ужас, но журнал снова опередил свое время: он обсуждал вопросы, мучившие его аудиторию; не закрывал на них глаза.

Женское одиночество точно так же, как женское желание, открыто не обсуждалось.

Если без мужчины женщина – никто, кто же тогда женщины, которые не могут привлечь или удержать их? Ни сексуально активная женщина, ни одинокая женщина не соответствовали требованиям к прекрасному полу, выдвигаемым 1950-ми. (И уж точно им не соответствовали ни довольные своей свободой, ни гомосексуальные женщины.)

Одним из первостепенных благ, которые сулила реклама «Барбизона», было чувство сестринства. «Мадемуазель» регулярно напоминал своим провинциальным читательницам, что, если им случится приехать в большой город, «Барбизон» – то, что им нужно. В 1940 году «Мадемуазель» называл отель «подарком судьбы», «уютным и не чопорным», с «множеством молодых женщин с такими же, как у тебя, интересами» [3]. Обещалось, что, поселившись в «Барбизоне», новых подруг заводишь раньше, чем успеваешь поздороваться. А в стенах можно заняться всем чем угодно – времени не хватит: гимнастический зал, теннисный корт, «первоклассный» бассейн, библиотека с множеством книг, ежемесячно пополняемая бестселлерами, студии для занятий музыкой и живописью, которые можно снимать на час в день за четыре доллара в месяц; ежемесячно ставились пьесы, проводились концерты и читались лекции. Все за 12 долларов в неделю за комнату с водопроводом, а за 15 – с ванной. Реклама твердила то же самое годами [4]: в статье 1957 года в журнале «Мадемуазель», с попутной рекламой отеля, обещалось [5]:

«Если ты приехала одна и неумного боишься – останавливайся в отеле „Барбизон“ для женщин, где легко можно объединиться со сверстницами, разделяющими твои интересы, для совместных вылазок в большой город».

Однако кое о чем реклама молчала: о том, что дружеские связи, с такой легкостью возникающие в «Барбизоне», помогут продержаться лишь до той поры, пока ты не найдешь настоящую любовь, своего мужчину.

Спустя два года после того, как Гейл Грин жила в «Барбизоне» как победительница конкурса приглашенных редакторов, она снова заселилась в отель. На сей раз – как репортер для журналистского расследования «Нью-Йорк Пост», которой заказали серию очерков под названием «Одинокие женщины». Газета обещала читателям нерассказанную историю Нью-Йорка:

«В нашем городе – любом большом городе – их очень много. Они приехали в поисках карьеры, отношений, приключений – да просто сбежали от скуки. Что случается с ними, когда они приезжают сюда? С их мечтами выйти замуж за прекрасного принца? Удается ли им справиться с обычными страхами незамужних женщин в большом городе: что ничего не получится, что останешься старой девой, что станут домогаться?»

Гейл сравнялось двадцать три, и она сняла угловой номер в форме буквы L с «письменным столом и комодом на фоне бледно-желтых стен». Шторы подходили по цвету к покрывалу. Она назвала его «камерой». Читателям не сообщалось, что ей приходилось жить там раньше – всего два года назад, в 1955-м, вместе с Джоан Дидион, Пегги ЛаВиолетт, Дженет Барроуэй и Джейн Труслоу. Перед читателями «Нью-Йорк Пост» Гейл предстала только что приехавшей, точно бы она никогда не жила в «Барбизоне» и не видела Оскара. «Вы знаете Оскара, мисс? – спросил таксист, когда широко ухмыляющийся мордатый человек в униформе открыл дверцу и заглянул внутрь. – Оскар о вас позаботится. Он звезда. Все знают Оскара».

– Я ухаживаю за всеми девушками, – проворковал толстяк в ливрее. – Особенно за такими хорошенькими, как вы.

Конечно, особенно хорошенькой Гейл не была – вспомним хотя бы ужасный тренчкот, из которого она не вылезала всю стажировку. А еще ее не взяли участвовать в показе моделей «Мадемуазель», отправив в зрительный зал.

Вероятно, именно об этом она вспомнила на следующее утро за завтраком, потому что читателям «Нью-Йорк Пост» сообщалось: «Именно за завтраком я как следует рассмотрела два мира „Барбизона“. Мир, населенный подобиями Грейс Келли и Каролин Скотт: „Подтянутые девушки в шляпках и открытых туфлях на высоком каблуке сидели по четыре за центральными столиками и кабинетами кофейни. Покончив с завтраком, какая-нибудь из девушек, цокая каблучками, направлялась к двери, и на ее место быстренько садилась другая“». Но существовал и другой – мир «одиноких женщин»: «Другие завтракали в одиночестве. Без шляпок. Стеснительные, напряженные, они, опуская взгляд, пили кофе или апельсиновый сок. Одна за другой, скользнув в кофейню, они жадно искали знакомых; не найдя, садились на табуреты у стойки. Закрыв лицо, прижав локти к бокам, они завтракали – каждые несколько секунд взглядывая на дверь, а потом снова таращась в книгу или газету. За ужином картина повторялась».

Гейл села рядом с одиночками. Удачно замаскировавшись книгой под мышкой, она принялась знакомиться с другой половиной «Барбизона». Сначала она познакомилась с Дженни [6], с которой разделила столик на двоих, усевшись есть холодное мясо и картофельный салат. Дженни, «молодая девушка с плоским лицом», читала «Насилие» – «историю двух интеллектуалов-юношей из богатых еврейских семейств, живших в Чикаго в 1920-х и совершивших убийство наугад выбранного мальчика, чтобы ощутить себя выше и вне закона». В то время книга была бестселлером. Дженни, двадцати лет от роду, проучилась два года в женском колледже Ист-Коуст, только чтобы вылететь оттуда и