Продолжение этого разговора состоялось много времени спустя при встрече обоих моряков, когда Френкель преподнес адмиралу два аэроснимка Мурманска, полученных американской разведкой со сбитых немецких самолетов в Италии, куда были переброшены части люфтваффе из Финмаркена. Разумеется, Головко великолепно понял смысл этого подарка и с присущим ему дружеским юмором отреагировал чем-то вроде: «У, зараза!..»

Френкель как опытный разведчик считал, что «советские руководители не располагают собой. Они вынуждены заниматься тем, что сулит им поощрение, или под угрозой наказания» (М. Скотт), определяемого, очевидно, то ли «компетентными органами», то ли партийными решениями. А точнее — просто они действовали в узких рамках отведенной им власти Великим Диктатором, нередко вопреки реальной обстановке, что не могли уяснить наши западные союзники, как говорится, со «своей колокольни». Разумеется, Френкель не был идеалистом в розовых очках, отстаивая интересы своей стороны. «В переговорах с коммунистами, — утверждал он, — надо помнить, что они считают обязательным получить все и дать взамен как можно меньше. В то же время они думают, что если они не станут принимать участия в переговорах, то на этом прогадают еще сильнее. Поэтому они пойдут в конечном итоге на соглашение, нехотя, но все же» (Северные конвои, вып. 3, 2000, с 14 — 15). Такой подход выглядит скорее прагматичным, чем антисоветским, тем более, что Френкель считал, что советская сторона не считает себя благодарной США за оказываемую помощь.

«Тем не менее, в общем и целом мои отношения с русскими были очень хорошими, — отмечает Френкель, — по крайней мере до тех пор, пока НКВД не стало посылать своих штатных сотрудников в Мурманск. Один из них появился в Мурманске в конце 1943 года… Теперь все иностранцы могли общаться с русскими, только обратившись к нему. Вмешательство Тимошенко простиралось настолько далеко, что капитан порта… попросил меня: "Если Тимошенко спросит, как вы уживаетесь со мной, скажите, что с трудом". Я сказал: "Полагаю, мне понятно, что вы имеете в виду"» (там же, с 97).

Советский помощник Френкеля увидел смешное в том, что капитан 1-го ранга флота США выступает в роли водителя его, скромного лейтенанта СФ. В ответ на замечание Френкеля, что он это делает чисто дружески, парень вполне дипломатично отреагировал: «Вы каперанг, а я лейтенант!» Не мог же он сказать напрямую, что представителям спецслужб дружить не положено изначально… Рядовым американцам явно не нравился контроль со стороны чекистов, к которому давно привыкли советские люди: «Единственно, что мне не нравилось в Мурманске, так это то, что, где бы вы ни оказались, рядом появлялся какой-нибудь тип, прислушивающийся к вашим разговорам» (Северные конвои, вып. 3,2000, с 128).

Френкель также высказался по другому актуальному вопросу для моряков так: «Конечно лее, в Мурманске существовал секс, но такого рода отношения не афишировались. Но здесь не было и проблем, связанных с проституцией. Русские избавлялись от проституток с необыкновенной быстротой…» (там же, с 105). Со своей стороны, русские объясняли поведение своих женщин: «Они вам могут отдаться бесплатно или вы вообще ничего не добьетесь. Они не будут торговаться с вами. Любовь здесь не продается…

— … Как же я могу добиться их расположения бесплатно? — настаивал иностранец.

— Прежде всего выучите русский язык, — последовал ответ» (Северные конвои, вып. 3,2000, с 125).

Люди оставались людьми со своими заботами и надеждами, несмотря на ежедневные бомбежки, недоедание и тяжкий труд, хотя главным в их жизни было противостояние обрушившимся на них несчастьями в виде гитлеровского нашествия. И все это происходило теперь на глазах непонятных иностранцев, которых им предлагали сторониться и видеть в них не только союзников.

Если, по Папанину, жизнь в Мурманске в это время напоминала ад, в котором приходилось жить и исполнять обязанности в обстановке, напоминавшей преисподнюю, то мурманчане тем не менее сохраняли чувство юмора, хотя и своеобразного. Френкель вспоминал, что «в Мурманске шутят, что здесь девять месяцев зима, а остальное время держится плохая погода. Из-за постоянных немецких бомбежек мы считали отличной погодой те дни, когда солнце не появлялось из-за туч… Самолетам противника, базировавшимся на аэродромы в районе финского города Петсамо, требовалось лишь десять минут полетного времени, чтобы оказаться над Мурманском… Традиционно утром появлялся самолет, занимавшейся фотосъемкой, а около полудня начиналась бомбежка. При этом немцы редко высылали на эти операции больше 6 — 7 самолетов одновременно… Ни одно из имевшихся бомбоубежищ не могло спасти от прямого попадания бомбы. Жертвы среди гражданского населения были главным образом среди тех, кто погиб в бомбоубежищах… 18 июня 1942 года в Мурманске одиннадцать раз объявлялась тревога, и пять раз город подвергался вражеским бомбежкам… В результате пожаров было уничтожено 35% городских зданий. Несмотря на то, что с пожарами, возникшими накануне, удалось справиться… около половины населения города были эвакуированы в глубь России. С 24 но 26 июня немцы сделали шестнадцать авиационных налетов на город… К 4 июля от города осталась всего лишь треть зданий. По иронии судьбы, сами причалы практически не пострадали» (Северные конвои, вып. 3, 2000, с 81 — 84). Важно отметить, что по сравнению с Первой мировой войной грузы от союзников не задерживались в портах и вовремя вывозились. Как не было чего-либо похожего на колоссальные взрывы (как результат работы вражеской агентуры) наподобие тех, что произошли в Архангельске в 1916 — 1917 годах.

Сходную картину рисуют другие источники. По воспоминаниям бывшего судового радиста Сэма Хакема «14 июня на Мурманск было совершено около восьми воздушных налетов. Штук десять "хейнкелей" отогнали из района порта, после того как они сбросили там свои бомбы. Шесть бомб упали около гостиницы "Арктика"» (Северные конвои, вып. 3,2000, с 122). Другой американец, Вирджил Шарп, особое внимание уделил налетам на порт, поскольку «суда, поставленные под разгрузку, всегда были хорошей целью. Британское грузовое судно, стоявшее у причала перед нами, было повреждено вражеской бомбой в январе… Оно постояло здесь пять месяцев. Вдоль причалов высились горы боеприпасов. Их никто никуда не вывозил. Нам сказали, что немцам удалось взорвать единственный мост, связывающий Мурманск с остальной частью Советского Союза, Русские не могли вывезти боеприпасы, пока не восстановят этот мост. Штабели ящиков с боеприпасами становились все выше и выше, но, по стечению обстоятельств, немцам так и не удалось их разбомбить» (Северные конвои, вып. 3, 2000, с 135). Тем не менее, когда другой американский моряк — Дик Браун — прибыл с очередным конвоем в Мурманск в апреле 1944 года, то, по его словам, «мне этот самый северный город показался настоящим концом света.

К моменту нашего появления здесь сохранились лишь два кирпичных здания… Мурманск был хорошо укрепленным городом. Думаю, это было именно так, поскольку, пока мы находились здесь, ни одна германская бомба не упала у причалов» (там же, с 143 — 144). Интересные свидетельства — города практически нет, однако причалы целы, и, следовательно, Мурманск в эти страшные годы выполнил свое предназначение в качестве важнейшего порта.

Теперь о том, какое впечатление производили обитатели этого города на заокеанских моряков, особенно в порту. «Крановщиками у русских работали женщины, отлично справлявшиеся с таким ответственным делом. Так вот, эти самые женщины придумали так называемые весы, в качестве плеча которого использовалась балка, позволявшая использовать одновременно два крана, — описывает Френкель. — Осторожно, шаг за шагом, они переносили таким образом локомотивы на причал» (Северные конвои, вып. 3, 2000, с 86). Примерно те же особенности русских отмечал и помощник Френкеля Дж. Ричардсон: «Никогда не забуду, с какой самоотверженностью относились русские к своей работе, особенно те, кто работал в порту. Можно было только удивляться тому, что они делали. В Мурманске трудилось большое количество заключенных, осужденных за самые незначительные проступки… Среди людей, работавших в порту, например, грузчиками, было много признанных негодными к военной службе… Они крайне мало получали пищи… Как правило, это была каша, немного жидкого супа, черный хлеб, иногда чай… Жилищные условия были просто ужасными. Увидев своими глазами, через что они прошли и что преодолели, могу утверждать, что это было тяжелое время для всех русских» (Северные конвои, вып. 3,2000, с 103).