гореть будет, проверять не стали. Он пока занялся, людишки много чего оттуда вытащить успели. Я с десяток ящиков ихних макарон упер.

Решено было Виктору с отцом идти домой, а Ольгу со всеми детьми оставить до весны в теплой избе деда Игната. Мужики стали на квартиру к Михайловым. Эта семья оказалась теми немногими счастливцами, кто вернулся из оккупации и застал свой дом нетронутым. В иных домах оккупантами были устроены санчасти, аптеки, узлы связи с проложенным проводом и действующим телефоном. Кое-где уцелели хозяйственные ангары, мастерские и даже склады химзащиты. Итальянцы покидали все это в спешке: на столах были открытые, но не съеденные консервы и галеты.

Многое в Белогорье сгорело дотла. Еще больше было разрушено и разобрано на строительство блиндажей. Набережная улица превратилась в мощную линию обороны. Каждый дом на ней был оборудован под огневую точку: с пулеметными гнездами в оконных проемах, противотанковым рвом и заминированными со стороны луга огородами.

Преображенская церковь, «преобразованная» в районный Дом Советов, самое мощное и внушительное здание слободы теперь представляло собой печальную картину. Ему досталось в июльскую бомбардировку, но и полугодовая перестрелка между левым и правым берегом не прошла даром. За пустыми окнами навсегда исчезли былые новогодние елки, что проводились для детей партийных служащих, деловая суета рабочих кабинетов. Через дыры в куполе бывшего храма, через проломы в стенах уныло глядели скорбные лики. Война обрушила со стен штукатурку, ветра с дождями объели наслоения побелки. Война вернула Бога. Дом этот поневоле вспоминал, как совсем недавно, еще до новогодних утренников и выросших кабинетных перегородок, в его стенах царил крестильный младенческий плач, теплилась венчальная пара свечей, струился кадильный туман.

От средней школы осталась кирпичная коробка, без крыши и окон. Прозванная итальянцами Casa Rosso[47], торчала она на вершине холма и служила хорошим ориентиром для советских минометчиков.

Не обошла беда и больничные корпуса. Жестяная крыша, превращенная в решето, противно скрежетала на морозном ветру, полуоторванные листы цеплялись друг за друга, стараясь выручить падавшего соседа или, наоборот, боролись за место под солнцем. На углу стационарного корпуса, в стене, обращенной к Дону, низко над землей зияла пулеметная бойница, скрытая сероватой маскировочной сеткой, висевшей на трех гвоздях, вбитых в известковые швы. Незваный гость, укрывшись за толстой стеной, явно не сидел в своем гнезде без дела. Следы от одиночных пуль и очередей, пущенных в ответ с низкого левого берега, обрамляли вражескую амбразуру, хотелось верить, что не всегда эти ответные послания натыкались на кирпичную стену. Были здесь вмятины и покрупнее, от противотанкового ружья, отчетливо читался пулеметный росчерк.

Построенные еще до революции дома, крепкие каменно-кирпичные, красивые деревянные, с чудными резными наличниками, да и простенькие, но такие опрятные и радующие взгляд мазанки, превратились в кучи мусора и хлама, торчащие из-под снега жалкими остатками. Уцелевшие тяжелораненые дома жутко скрипели в ночной январской стуже полуобвалившимися крышами и стенами. Между этих развалин пронзительно кричали одичавшие кошки. В голых садах, на изрубленных осколками ветках, с июльских времен качались и шелестели на ветру высушенные зноем и морозами человеческие внутренности.

Жителям оставалось лишь с горечью вспоминать, каким красивым было их утопавшее в садах село. Белогорцы взбирались на Кошелеву и Криничную горы, названные итальянцами Monte Bianco[48] и Collina Cinese[49], заходили в блиндажи и землянки, высеченные в меловой породе, находили там части своих хат, несли их обратно на восстановление домашнего хозяйства.

Виктор с отцом занялись ремонтом сарая. Хату решили ставить по весне, а пока необходимо было приспособить для жилья хоть что-то. В первый день они пришли к Кошелевой горе. У подножия ее, на небольшом пустыре, торчал могильный крест с жестяной табличкой, на которой в столбик значились шесть итальянских фамилий. Ветер играл жухлой бахромой цветочно-травяного увядшего веночка и поблекшими зелено-бело-красными хвостами обтрепавшегося флага.

Из хаты под горой, переделанной в караульное помещение, шел ход сообщения. Он перечеркивал весь склон и вел на макушку горы, в траншеи итальянцев. Отец и сын застали вражеские окопы в том виде, как их бросили оккупанты. Полы землянок усеивал ковер винтовочных гильз, пустых консервных банок, рваного тряпья.

Стены окопов, прорытые в меловой крейде, несли отпечаток долгих фронтовых будней. Подолгу скучая в караулах, итальянские солдаты процарапывали штыками на гладких белых стенках короткие послания, номера подразделений, свои имена и имена близких, надеясь, что если не они сами, так эти короткие строки сохранят память об их полугодовом пребывании на русской земле. «Окопное творчество» в виде пальм, тропических животных и восходящего из моря солнца, выведенные искусной рукой бывшего деревенского лудильщика на стенках котелков, фляжек и алюминиевых кружек. По некоторым можно было проследить весь боевой путь их прежних владельцев: Albania – 1939, Grecie – 1940, Ucraina, Donbass – 1941, Russia, Don – 1942.

На обшитых досками стенах висели открытки с изображениями Мадонны, ангелков и елок. От них еще веяло теплом далеких альпийских жилищ, а оборотные стороны открыток, исписанные незнакомыми буквами, несли в себе заботу и нежность, домашние приветы и рождественские поздравления. Кое-где попадались забавные карикатуры из рутинной солдатской жизни: солдат в карауле, кутающийся в тонкую шинелишку, а над его головой – облако – мечты альпийца, в которых парил шикарно накрытый стол, длинноволосая красавица с оголенной грудью, покинутая в далекой Италии.

Водосточные трубы, снятые с сельских домов, были прилажены к нехитрым печуркам в виде дымоходов, а принесенные из Белогорья калитки служили перекрытиями блиндажей.

Александр Иванович с сыном, не отставая от других жителей Белогорья, тоже тащили стройматериалы из окопов, не особо задумываясь, какому дому раньше принадлежала та или иная доска – своему или соседскому.

Дело их спорилось, но на третий день Виктора вызвали в военкомат. Сразу после освобождения района молодежь вооружалась трофейным оружием и вступала в истребительные отряды. Однако через несколько дней его вернули, объяснив, что это временно – отпустили на восстановление района.

В один из дней мужиков пришла навестить Ольга. Перекрестившись в калитке, едва вымолвила:

– Вернулись на свой корень…

Хозяйка прошла к заметенному снегом пепелищу, где раньше стояла хата, опустилась на колени против бывшего крыльца, сняла с шеи ключ на шнурке и с рыданием опустила на крылечный бугор, как на могильный холм. Недолго поплакав, Ольга перешла к уцелевшему сараю, прижалась щекой к его холодной мазаной стене, и не было в ту минуту для нее теплее крова.