В то время как люди пялятся то в воздух, то в землю и не могут найти у природы концов, кроме того, что природе самой скоро конец — избегайте пластиковых отходов, иначе мы все в своих плавких рубашках сгорим, под яркими картинками сыров, — одна из рук Карин опять потянулась к дверце, на сей раз незаметно для других. Мягкий приём, цветы и фрукты поднимают головки, огород выдавливает плоть из земли, она отжимается, лавка мясника, которая снова получила товар; и осторожно, как будто этот спортивный «БМВ», вылезши на берег после резвых сажёнок кроля, которому обучил его прежний хозяин, мог в последний момент развернуться и утащить Карин за собой в глубину или хотя бы перед своим уходом в другое измерение укусить её за руку, Карин Ф. отступает назад и позволяет этой форме подвернуться ей под руку и доверчиво приникнуть головой. Эта исконная баварская форма, тоже одна из форм — таких как кубик, октаэдр, пирамида, не забыть ещё про керамиды для кожи, целую формацию (для самозащиты), — в которые человек, может быть, перейдёт, когда станет пеплом или другим каким образованием из тех, что содержатся в чёрточке йоты: эта баварская машина просто мечта, чистое «наше всё», вот что я хотела всем этим сказать. Сделай паузу! Высший разум, должно быть, присущ этому металлу, в который дунь — и он издаст глухой, тщедушный (всё же он ещё не ожил, металл наших щёк, так что продолжайте усердно наглаживать и накрашивать!) звук, труба, в которую попала вода; это так же непостижимо, как заблуждения, которые всё время порождают женщины, непостижимо, как все люди, какие есть; итак, тут дверца раскрывается; должно быть, кто-то сосчитал наоборот в basso continuum, и время записалось обратными цифрами, которые оглядываются на то, что было, но чего не могло быть никогда: на множество мёртвых, которые на совести времени и которые пока ещё очень слабо организованы. Кто должен представлять интересы мёртвых? Я, наверное, снова сменила ориентацию в этом образовании, но ничего, ценные участки земли отходят назад, как будто Новое Вожделение не выставило их на передний план; ну, вперёд, на штурм дверцы, и смерть холодным закускам! Всё, что было здесь накрыта, вы можете теперь истребить, господин Нижнепалатник, он же Торговопалаточник!

Ледяным дыханием повеяло, речи окружающих сладострастно выплюнули его, как рёбрышко мужчины, который стал женщиной, которая, опять же, произвела на свет целый ряд мужчин: зевак, которые, суетясь и пуская слюну, подступили вплотную. Нечто самовозникающее, должно быть, угнездилось здесь на зимовку и принесло с собой и завело свой собственный генератор, свой дух творения. Человек приходит из другого человека и отделяется от него, одним ударом делится и тут же начинает распадаться. От вина, которое рождается и умирает в наших глотках, можно отказаться. Но и мясо разлагается, хотя в супермаркетах так часто подделывают срок его годности, переводя стрелку, что в конце концов она оказывается у начала времён, когда это бедное животное ещё не родилось: в этом «БМВ» сейчас остро пахнет мясом, это не падаль, это тёплый, пресный, настоянный запах мяса, какой исходит от мясной палочки Моисея, от которой преображаются тела, они становятся больше, так что никто не замечает, что оба молодых мужчины в своих вручённых кожаных штанах запустили в эти штаны руки и нежно, осторожно по себе прохаживаются; иногда они возвращаются назад по одному и тому же месту и делают обход со своей мошной, при этом лучше быть голым и босым. Они вступают в давильню, где их сомнут, но ничего, они снова блудят с этим заблудшим барашком, поглаживают его против шёрстки, спешить некуда, они ведь не марш-бросок совершают по своему бесколпачному детороду, который, вообще-то, нуждается в лучшей защите. Дверца машины распахивается: плотно укутанная сама в себя, вся в густых потёках, как от талого мороженого, вываливается целая гора из плотских удовольствий. Нам представляется случай поговорить об этом, но мы его не воспринимаем. Острый женский голос прошивает её памятник самой себе и ещё добавляет несколько острот. Другие молчат как местоимения собственных страхов, которые они больше не могут вспомнить, будто и они были сформированы волшебной палочкой, выношены и потом грубо выставлены из материнской палатки, платья для беременных. Их тайну нельзя истолковать словами, хотя они вполне нормальные люди, каких миллионы, даже миллиарды кругом. Такая великая тайна каждая, каждый из них. Ведь пока мало чего видно, поскольку Карин заслонила собой вид внутрь машины, она нагнулась через пассажирское сиденье, снаружи видны только её баварский зад и кряжистые ноги. Слава власти, вход бесплат- ный — можно рассмотреть эту опустевшую ракушку Shell, нет, не опустевшую, бак ещё наполовину полон. Есть там кто-нибудь? Чей брат, чья сестра закупорены здесь и снова освобождены? Явление имеет, как правило, некую форму, а именно: форму проявления невидимого. Как если бы каждый мог отбросить на стену своё собственное телевизионное изображение, словно тарелку, полную еды, и увидел бы там нечто, чьё имя он не в состоянии назвать. Может, станем на мгновение женщинами, коль уж мы разрешились от бремени! И явилось существо, которое лишь в немногих местечках называется мягко, я совсем не имею в виду: в немногих местах, как то:…

Застывшие сучья тела — нет, они не замёрзли, но тем не менее затвердели — колют окружающим глаза, целясь прямиком в глазное яблочко, и люди злобятся на эти водружения, вида их не переносят. Разве ж это человек? И если человек, как он устроен? Его не определишь, этот устрашающий предмет из торчащих во все стороны мясных шампуров — как будто вывели огромного куриного урода специально для удобства поедания: бёдра, вставленные друг в друга, многоногое мясо, разве что размером с человека, — вот какое последствие имели десять ударов одного-единственного тире, которое госпожа Карин Френцель получила в вечном списке лучших портних-любительниц, но за это неудавшееся человеческое мясо с гусиной кожей она может схлопотать разве что пару затрещин! Молодые ротозеи вспенились через край Темподома так, будто превратили воду в кровь. Они налетели как саранча на своих пернатых, свистящих по траве роликовых досках, которые иногда играючи показывают брюхо, грозя однажды превратить траву под этими приборами в мясо. Посмотрим, что будет потом: быть не может! Всё мясо стало травой. Итак, вся трава может стать мясом, столько его уже полегло сюда. Если наоборот, получится суп. Два кожаноштанных малыша принимают в чаши ладоней свои детородные органы и взвешивают их — только вот зачем? Коллега в машине, тот, без кого творение спокойно могло бы обойтись, теннисист и лыжник, ну, творение и бросило его на полпути, он ещё подоспеет, подоспеет. Что давеча велело ему творение? — ищи себя сам, и если сможешь найти, то попробуй то же самое проделать на гоночном велосипеде или, может, стоя на голове! Но мясному огороднику спортивные снаряды в «БМВ» не понадобились. Как нарочно, пожилая женщина, стылая кровь, прокисшее молоко, тяжёлое воплощение ничьих мыслей, короче — госпожа Карин Френцель, отделила его от костей, она породила это растение (хотя в её паху и конь не валялся), но сама же и произвела эту субстанцию, которая была одновременно источником и целью её желания и о которой она и не знала, что такая стихия вообще существует. Но известно, по нему можно даже на коньках кататься, если оно не хочет поддаваться наступлению, стихийное. Кто же ещё, кроме Карин Ф., мог бы это быть, ведь только она так назойливо шла на сближение с машиной? Эта старая дева, как же она могла странствовать от одного к другому, вверх и вниз по иерархии живых существ, что за сирена эта Карин, теперь она разоблачила себя в качестве учебной тревоги! Она теперь поёт сама, мужчина стоит как жеребец, которого тянут за яйца, и потом суперменский член кутается в тело этой престарелой девушки, сток забит, женщина ритмично разбухает и кладёт в себя зародыш, который, однако, уж не полить большой кружкой проточной крови. Да, она застоялась! Матка Карин иссякла и закаменела. И вот вам, без нежных женских прокладок, каждая из которых носит отражение своего господина, как плат Вероники, вот вам: продукт в собственной кладке! Ночная музыка из плоти, каждый узнаёт мелодию, хоть существо пока ещё не узнаётся в качестве человека. Но это и не животное. Оно спит, само того не желая, и бодрствовало оно, тоже того не желая, и больше оно не находит выхода!