Ужаска издала несколько странных звуков, которые были Эхо непонятны.

– Совершенно абстрагируясь от того, – сказала она потом, – что я принципиально не заключаю никаких сделок, которые могли бы принести мне проблемы с законодательством Следвайи, – что же такого ценного ты мог бы мне предложить?

Эхо откашлялся.

– Ну это очень конфиденциальные сведения о замке мастера ужасок. В частности, о его лаборатории, включая аппаратуру, а конкретно – от Алхимической печи и Айспинского консерватора до содержимого каждой пробирки. Я до мельчайших деталей знаю, как проводится айспинирование или ректификация чувствительных к боли металлов. Как создается ляйденский человечек, который существует годами. Как делается пригодная для питья ртуть. Я знаю все о преобразовании газов. О консервировании с помощью жира любых летучих веществ. Как приготовить семьсот различных девясиловых настоев и от каких болезней их использовать. Э-э-э… я знаю все о дистилляции вращающихся по часовой стрелке паровых мыслей. Мне известно содержание всех алхимических дневников Суккубиуса Айспина. Я знаю как свои пять пальцев и его химикофилософские таблицы. Многое известно мне о призменном анализе, о квасцовой терапии и эфирной консервации. И это лишь небольшая часть моего предложения. Я знаю, как сварить привидение.

Опять последовало долгое молчание, нарушаемое астматическим кашлем.

– Как настраивается аэроморфный барограф? – спросила ужаска.

Эхо не нужно было долго думать.

– О, его нужно откалибровать с помощью фазолатинского камертона до 100,777 оймы, потом коптить его линзы еловой хвоей, пока они не потемнеют до такой степени, что их можно будет направить на солнце и не ослепнуть.

После этого в течение какого-то времени, которое показалось Эхо бесконечным, опять стояла тишина. Наконец, дверь открылась так же бесшумно и медленно, как и в первый раз.

– Входи! – проворчала ужаска. Эхо через щель в двери проскользнул внутрь дома.

Тело Эхо охватил жаркий и влажный, как в тропиках, воздух. У него было ощущение, будто он находился отчасти в теплице, отчасти в парной. С одной стороны, это были земляные и гнилостные испарения, с другой – плотный и горячий воздух, который, казалось, можно было резать ножом. Так, должно быть, чувствовали себя те, кто был заживо похоронен в Кладбищенских болотах Дуллсгарда среди многочисленных трупов доисторических людей. У царапки сразу же возникло желание вернуться в продуваемый сквозняком замок. Комфортно здесь могли бы себя чувствовать разве что животные, обитающие в джунглях, и его ничуть не удивило бы, если в следующий момент из тени помещения выскочил бы и напал на него лиственный волк.

– Ты похудел по сравнению с тем, каким я тебя видела недавно, – сказала ужаска. – Но все равно ты еще толстый.

– Я знаю, – вздохнул Эхо. – Я работаю над этим.

Ужаска так откровенно смотрела на него, как будто не имела ни малейшего представления о том, насколько она отвратительна. Эхо попытался выдержать ее взгляд, но в конце концов сдался и опустил голову вниз.

– Ну, тогда рассказывай! – приказала она грубо. – Что же ты хочешь от меня?

– Собственно говоря, все очень просто, фрау Ужаска… – начал он.

– Ицануэлла. Ицануэлла Анацаци. Но ты можешь звать меня Ица.

– Очень приятно. Меня зовут Эхо.

– Ну так что?

– Итак, я заключил договор с Айспином о том, что он до следующего ужаскового полнолуния будет меня откармливать. За это он имеет право перерезать мне горло и выварить мой жир.

Ужаска упала на изъеденный червями стул, который под ее массой застонал и затрещал.

– Это правда? – спросила она голосом, из которого исчезла всякая резкость.

– У меня было безвыходное положение. Я почти умирал с голоду.

– А почему бы тебе просто не сбежать?

– Я пытался, но у меня не получается. Не представляю, как он это делает.

Ужаска поднялась со стула, и он благодарно и облегченно заскрипел.

– Зато я представляю, – сказала она и подняла брови, и при этом ее налитые кровью глазные яблоки еще больше выкатились наружу.

– В самом деле? – насторожился Эхо.

– Ты когда-нибудь спал на руках Айспина?

– Да, в самом начале. Он принес меня в свой замок.

– В том-то и дело. Он наложил на тебя наговор. С этим ничего не сделаешь.

– Что наложил?

– Наговор. Это один из фирменных знаков Айспина. Это не колдовство. Это постгипнотический приказ. Очень действенный. Он нашептал его тебе, пока ты спал.

– И теперь ничего нельзя с этим сделать?

– Можно. Я смогла бы загипнотизировать тебя еще раз и убрать наговор.

– А это получится?

– Да, но только в том случае, если Айспин не встроил тебе ментальную блокировку. В этом случае любой последующий гипноз вызовет у тебя психоз. И это означает, что ты всю свою оставшуюся жизнь будешь считать, что ты стакан молока или ратуша Флоринта.

– Тогда давай лучше не будем этого делать, – быстро решил Эхо.

– Я бы тоже тебе это не посоветовала. Слишком рискованно. Айспин – профессиональный гипнотизер, и он очень осторожен, чтобы не подстраховаться.

Эхо поразило чувство собственного достоинства Ицануэллы. Это не было уродством, которое скрывается под большими капюшонами или в темных комнатах. Это было гордое, открытое уродство, которое использовало его действие для собственной выгоды. Это было уродство, которое требовало уважения.

«Верх – это низ, а безобразное – прекрасно», – подумал Эхо.

– Ты думаешь, что я действительно не смогу сбежать сам? – спросил он.

– Да. Такой наговор теряет свою силу только в том случае, если его автор умирает. Тебе придется убить Айспина, чтобы освободиться, – сказала тихо Ицануэлла.

Насколько естественным казалось Эхо то, что Айспин хочет его убить, настолько невероятной была для него мысль о том, что он сам может отправить мастера ужасок на тот свет.

– Я этого не смог бы сделать, – сказал он.

– Это было бы самое простое. Там, в лаборатории, наверняка достаточно всяких ядовитых веществ, чтобы уложить целую компанию мастеров ужасок. Добавить немного в кофе – и конец! – Ужаска дунула на ладонь, будто сдувая с руки пух.

– Это противоречит моей природе. Это невозможно, – решительно сказал Эхо.

– Поэтому вы, царапки, скоро вымрете, – вздохнула ужаска. – Вы слишком мягкие для этого мира.

– А почему, собственно говоря, ты здесь осталась? – спросил Эхо. – Ведь все остальные ужаски убежали. На тебя тоже наложили наговор?

– Нет. – Ицануэлла пристально посмотрела на него, так сильно скосив глаза, что это стало почти невыносимым.