вместе в момент наивысшего возбуждения, и все они друг на друга обижены и друг друга боятся; 2) происходит некий взрыв на психологической, социальной, политической или религиозной почве; 3) персонажи провоцируют и разоблачают друг друга, произносят ужасные слова и стремятся ранить собеседника психологически и даже физически; 4) затем герои расходятся в различных направлениях различными группами, чтобы приготовиться к следующей «сцене скандала». В подобных эпизодах у Достоевского соединяются индивидуальные и эгоистичные мотивы поступков отдельных людей и более широкие философские вопросы. Так, в сцене с Бурдовским и нигилистами во второй части эти вопросы оказываются экономическими и политическими, а в сцене с участием Ипполита из третьей части – философскими и религиозными. Что касается сцены скандала у Настасьи Филипповны, то здесь соединяются все социальные, экономические и моральные вопросы первой части романа, включая темы болезни и любви.

Центральное положение в этом противостоянии занимает исключительная красавица Настасья Филипповна, чей гнев доходит до высшей точки кипения во время предложенной Фердыщенко «игры»: гостям предлагается рассказать о самом дурном поступке в жизни. // Тоцкий, и Епанчин обещают публично исповедаться и раскрыть какую-то свою тайну, однако на деле оба рассказывают нечто в высшей степени литературное, мелкое и в конечном счете лестное для себя. Тоцкий тем самым отказывается признать, что его насилие над несовершеннолетней воспитанницей было неслыханным и позорным поступком. Повествователь отмечает, что Настасья Филипповна слушает его рассказ с горящими глазами, и мы не сомневаемся в том, что она ему отомстит. Вокруг нее – трое любящих ее мужчин, каждый из которых представляет один из трех описанных Достоевским видов любви: тщеславную (Ганя), страстную (Рогожин) и христианскую (Мышкин); каждый претендент предлагает большую сумму денег, чем предыдущий, однако Настасья Филипповна их резко обрывает. Почему она не может принять предложение князя? Ответ на этот вопрос ведет к пониманию того, что такое психология у Достоевского: героиня колеблется между ролью жертвы (по отношению к Тоцкому) и ролью этического субъекта (по отношению к самой себе). Отказываясь от брака с князем, она тем самым не дает Тоцкому возможности жениться на старшей из сестер Епанчиных и этим мстит своему обидчику. Отказываясь от титула княгини и огромного состояния, она становится выше всех ценностей этого общества и доказывает, что не продается. Мышкин страстно отвергает ее декларацию независимости, провозглашая, что она больна, «в лихорадке» [VIII: 141] и ни за что не отвечает. Настасья Филипповна платит князю той же монетой, объявляя его больным и отказываясь от возможности вырваться из продолжающейся уже пять лет ситуации самоунижений и унижения окружающих. Один из гостей остроумно сравнивает ее поступки с японским ритуалом самоубийства.

Первая часть «Идиота» принадлежит к лучшим страницам прозы Достоевского. Однако писатель завершал ее, не зная, куда двигаться дальше после заключительной «сцены скандала», и разноречивые «планы» в записных книжках не могли ему помочь быстро найти решение. У Достоевского не было текста для мартовского номера «Русского вестника», и в следующих двух частях сюжет продвигается вперед рывками. Два самых интригующих и сильных персонажа, Рогожин и Настасья Филипповна – те, кто лучше других понимают князя Мышкина, – отсутствуют в большинстве эпизодов этих центральных частей, сведения о них доходят до читателя только в форме слухов и писем.

Стремясь во что бы то ни стало продолжать роман, Достоевский обращается к той манере повествования, которую разовьет впоследствии в «Бесах» и «Братьях Карамазовых». Хотя повествователь временами обладает даром всеведения и способен читать мысли героев, большую часть истории рассказывает «хроникер», строго следующий за событиями и передающий их так, как их понимает один из персонажей. Иногда такой хроникер узнает о происшедшем спустя долгое время и просто фиксирует, а не анализирует различный материал: слухи, визиты, письма. Подобная техника побуждает читателя попытаться ухватить нечто, ускользающее от повествователя, который – как становится ясно из его многословного и неуместного отступления о «практических людях» в начале третьей части – все меньше понимает сложность ситуации в романе. Хроникер уклоняется от объяснений действительно сложных вопросов, разглагольствуя вместо этого о том, что доступно его пониманию, – например, об общественных типах своего времени. Возможно, его рассуждения сгодились бы для традиционного викторианского романа «о нравах» или для газетной заметки о современной жизни, но такой ограниченный взгляд явно не соответствует представленным в романе героям и положениям. Смущенный повествователь часто предлагает нам иллюзию сюжетности: упоминает о встречах героев, при которых мы не присутствовали (такова, например, встреча Ипполита и Рогожина). Однако часто бывает и так, что мы просто не узнаём о том, что случилось, и только мучаемся смутными подозрениями. О событиях шести месяцев, прошедших между первой и второй частями, мы знаем далеко не все, да и то только из слухов или кратких упоминаний в разговорах героев. Автор побуждает читателя домысливать, вмешиваться и пытаться все больше объяснять происходящее самостоятельно, составляя воедино разрозненные кусочки. Такой способ повествования представляется весьма рискованным, но это блестящее решение сюжетных проблем; таким образом автор дает читателям возможность разделить с ним бремя обязанности соединить все сюжетные линии и всех персонажей. Он просит читателей пролистать назад несколько сот страниц и припомнить подробности, сцены, важные диалоги – задание слишком сложное даже для современного читателя его однотомника, каким же оно должно было показаться читателю журнальной версии, которому приходилось знакомиться с романом на протяжении целого года!

Достоевский связал воедино различные нити своего романа не столько за счет условного сюжета, сколько за счет введения нескольких новых персонажей и новых тем, когда подчеркивал, что в изображаемом мире господствуют две болезни: эпилепсия (вторая часть) и туберкулез (третья часть). Столкновения князя с Рогожиным (вторая часть) и с Ипполитом (третья часть) выдвигают тему болезни на первый план. В обоих случаях «Идиот» выходит за рамки традиционного семейного романа, которые наметились было в тех сценах, где Мышкин завоевывал доверие семейства Епанчиных, и в особенности Аглаи. Ипполит и Рогожин, при всех их различиях, похожи в некоторых отношениях, что делает их идеальными фигурами для обсуждения «последних вопросов». Они оба не принадлежат к «хорошему обществу» и не обладают ни изысканной ироничностью Радомского, ни здравым смыслом генеральши Епанчиной. Оба балансируют на краю безумия или гибели, как и сам Мышкин. Рогожин отрицает жизнь, охваченный страстью, и ему вторит также отрицающий жизнь, готовый на богохульство и самоубийство Ипполит. Эти два персонажа дают читателю представление об уродстве, противопоставленном экстатическому чувству красоты и восприятию жизни Мышкина: темный дом Рогожина, по которому словно бродят призраки скопцов, чудовище, вызывающее у Ипполита непомерный ужас. Каждый из этих героев так или иначе соотносится