— Потому что был казнен…

— Да не казнен же… А завершил свою ментальную сущность, которая развилась и стала жить спонтанной жизнью в разных сферах Космоса.

— Однако вы поднаторели в философской эквилибристике. Так зачем же это совпадение зла и искусства?

— О Господи, какой вы темный! Разрыв между культурой и жизнью — это вечная проблема, отсюда и все беды: культура оторвана от жизни, а жизнь от культуры — вот и получается замкнутый круг. Хотите, ко мне зайдем? Вот мои окошки черненькие на четвертом этаже.

— Вы не замужем?

— А как я могла бы предлагать вам свою руку и сердце? Смешной вы.

— Вы и не были замужем?

— Была и знаете за кем? За Агенобарбовым. Хотите, раскрою вам один секрет? Вы знаете, кто такой Агенобарбов? О, это страшный человек, Степа. Великий человек. Страшный и великий. Представьте себе, он дальний родственник императора Нерона.

— Может, однофамилец?

— Нет, что вы. Именно родственник. Он способен вызвать Нерона, он иногда беседует с ним.

— Чушь собачья. Еще один алхимик.

— Да нет же. Я сама слышала голоса. Сама присутствовала при их беседе.

— Может быть, записали?

— Представьте себе, записала. Могу дать вам тексты.

— И в каком же виде предстал перед вами зловещий шут?

— Не говорите банальностей. Нерон — гений. Образованнейший правитель, каких не знала история. Вы могли бы назвать руководителя государства, который был бы талантливым писателем, поэтом, актером, режиссером, наездником, покровителем искусств? Он погиб в тридцать один год. Юноша. А сколько успел сделать!

— Убил мать, брата, жен, детей, миллионы невинных христиан, соратников и друзей.

— Опять банальности. Во-первых, мать убили капитан корабля Геркулей и офицер морской пехоты Обарит за то, что она вела антиправительственные разговоры и готовилась свергнуть Нерона.

— Мать прикончила своего мужа Клавдия, чтобы дать престол сыну, а сын последовал примеру маменьки.

— Да не убивал он мать. История приписала ему матереубийство. Это все Тацит и Светоний распустили сплетни.

— Значит, надо верить не Тациту и Светонию, выдающимся римским историкам, а Агенобарбову?

— Наконец вы сообразили. Я не сторонница его режиссерской системы, но то, что он создает нечто небывалое, в этом я ни капли не сомневаюсь. Кстати, думаете, вы никого не убивали? Поройтесь в памяти и узнаете, сколько невинных жизней вы погубили. Не прямо. Нет. Косвенно. Вот и Нерон мучился оттого, что был причастен к убийству матери. Он — государь! Как же не быть ему в ответе за все, что делается в государстве? Борис Годунов вряд ли убивал царевича Димитрия, однако же как мучительны его размышления. Вы идете ко мне или нет?

— Пожалуй, нет, — сказал я и, попрощавшись, не гляда на Любашу, быстро расстался с нею.

Разрабатывая основы паразитарного бытия, я обратил внимание на постоянное чередование двух диктатур — пролетарской (говоря в духе каменной лексики последнего столетия!) и элитарной. Я сформулировал: диктатура пролетариата есть способ уничтожения культуры и всех богатств, выработанных человечеством. Надо отдать должное пролетарским массам, которые прилагали немало усилий, чтобы обрести верные способы прожигания всего того, что было нажито паразитарными элитарными образованиями. Эти массы безбоязненно карабкались по крутым каменистым тропам, чтобы во что бы то ни стало добраться и до тех далеко и высоко запрятанных ценностей, которые пресловутая элита берегла на черный день как зеницу ока. А диктатура элиты есть гедонистическая форма соединения зла и красоты, пользы и уродства, лжи и истины. Элита мучилась оттого, что готова была уступить только часть своего диктата пролетарским массам. Но пролетарские массы рассматривали эти частичные уступки как обман народа и стремились получить весь диктат, который дал бы им возможность поставить всю элиту к стенке, включая детей и младенцев. Элита страдала и оттого, что не могла сразу дать себя втоптать в грязь, расстрелять в подвале или в подворотне, а потому считала свой паразитаризм бездушным, а прогресс — безнравственным.

В своем исследовании я, естественно, опирался не только на социологические законы. Меня привлекали и нравственно-философские исторические методы. Индия, Китай, Персия, Греция, Рим дали варианты паразитарной жизни, всякий раз прикрывая свои изысґкания псевдофилософскими рассуждениями, предсказаниями и прочим бредом. Всякий раз сатанинские начала тщательно смешивались с другими началами, в том числе и с божественными. Получался довольно дорогой коктейль, доступный лишь особым образом подготовленной элите. Нынешние ведомства по откорму элиты имеют свою многовековую историю. За несколько десятков тысячелетий элита успела так накуражиться в своих логических лабиринтах, что, казалось бы, уже к началу нашей эры, то есть после Рождества Христова, уже нечего было выдумывать. Но не тут-то было. Именно с первого века и начинается новая эра элитарного брюзжания. Именно с первого века и пошли две линии элитарной софистики: одна — построенная на откровенном цинизме, другая — на откровенном отрицании цинизма. Обе, между прочим, претендуют на святость, мужество и нравственную чистоту. Оба направления зиждились на крови. Эта кровь по-разному проливалась, высасывалась из живых существ, и кровопийцы были непохожими, но суть в общем-то была одна: паразитировать на чужих бедах, несчастьях, успехах и усилиях. Христос и его последователи протестовали против этих двух основных направлений, а многие лжехристиане стремились создать честный и добропорядочный паразитаризм, когда властелин обласкивает своих рабов, питает к ним любовь, как можно питать любовь к рабам. Они доказывали, что паразитаризм выражает истинно свободное, демократическое рабство, когда высасываются и кровь, и мозги, и нервы, и силы, и настоящее, и будущее, и женское начало, и мужское, и детство, и старость, и отрочество, и девичество. У лжехристиан появились противники, которые стали именовать себя просветителями и атеистами. Они обосновывали беспредельность паразитаризма, истоки которого таятся в первоначальном накоплении, когда один древний обыватель сказал другому: "Это мое! И пошел ты вон с моего клочка земли, а то пасть порву!" Этот намек на разрыв гортанного аппарата атеисты рассматривали как преступление и на этом основании писали, что паразитарист — всегда преступник, кем бы он ни был — работодателем или журналистом, режиссером или отцом семейства, сыном Отечества или блудным сыном добродетельных родителей. Паразитаризм — разложение народа, страны, социального уклада. Но есть в паразитаризме, отмечали атеисты последующих времен, одна любопытная закавыка, которая делает это оборотническое явление уникальным. Я не случайно сказал "оборотническое явление". Оборотничество здесь обнаруживается в том, что хозяин жизни, созидатель, истинный владелец всего и вся (хлеба, зрелищ, таланта) становится угнетаемым, рабом, сукиным сыном, проклятым существом, гонимым и преследуемым, уничтожаемым и сгораемым от тоски, боли и горя! Истинный паразитаризм порожден исключительно демократическими системами и никогда не был прямой и грубой формой угнетения. Здесь проявляются высшие, я бы сказал гурманно-изысканные формы истязательно-кровожадной практики. Здесь особая форма человеческих отношений, которая вобрала в себя все многообразие биологической и социальной жизни. Я то и дело заглядывал в энциклопедические словари, где давалось такое определение: "Паразитаризм — форма взаимоотношений между организмами, когда один (паразит) использует другого (хозяина) в качестве среды обитания и источника питания, нанося ему вред. Паразит означает в переводе с греческого — нахлебник, тунеядец".