просил замолвить доброе слово в газете об его опере «Пакита». Но относительно эпизода с вопросом Ауэрсперга, по словам того же Густава, Генрих отказался отвечать на его вопрос и только повторил: «Я умирающий, сегодня я не хочу и не могу вести никакой полемики». Таким образом, и на суде не было выяснено, что же заставило Гейне так относиться к Дессауэру, а утверждение его о предосудительной болтовне этого последнего так и осталось на гейневской ответственности. Зафир, несмотря на свои юмористические речи на суде, был приговорен за клевету к 200 гульденам штрафа. Дессауэр апеллировал, и высшая инстанция приговорила Зафира к 6 неделям ареста. На это решение опять апеллировал уже Зафир, и в конце концов наивысшая инстанция уменьшила срок заключения до одной недели.

Мы заимствуем эти сведения о процессе из книги д-ра Франкля, который говорит, также со слов своего отца, рассказывавшего об этом через 30 лет известному писателю Карлу Эмилю Францозу и, видимо, не желая высказаться против Гейне, что общественное мнение сначала было против Гейне, особенно после обнародования писем Жорж Санд и Ауэрсперга, что Гейне упрекали также за то, что он связался с таким субъектом, как Зафир; письмо же Жорж Санд вызвало к ней прилив всеобщего уважения; засим после смерти поэта, как всегда, всеобщее сожаление опять повернуло общественное мнение в его пользу. Это же уважение к памяти великого поэта и желание обелить злоязычного больного в его некрасивом поступке одушевляет и самого д-ра Франкля, когда он старается согласить несогласуемое и примирить непримиримое, утверждая, что якобы «фактического разногласия между показанием Гейне и категорическим показанием Ауэрсперга не было, и что, вероятно, Дессауэр действительно хвастался, и потому будто бы сам же и явился автором сплетни, которую Гейне хотел приписать Ауэрспергу». Но, по присущей д-ру Франклю любви к справедливости, он тут же оговаривается, что, во всяком случае, это было со стороны Гейне грубой неосмотрительностью.

Мы придерживались, как всегда, документов и полагаем, что они подтверждают тот факт, что во всей этой истории, как и в своих отношениях к Дессауэру вообще, Гейне проявил непонятное озлобление против него, а в конце концов не хотел чистосердечно признаться в том, что ради красного словца легкомысленно пустил в ход сплетню, и сам же разозлился, когда его болтовня была опровергнута. Это озлобление подвигло его на написание новых памфлетов против Дессауэра, а целый ряд последних его писем наполнен жалобами и намеками на какие-то «интриги» и «подходы» против него, на желание его обидеть, и т. д. Но уж если кто может почитать себя обиженным, так это жертвы печатных выходок Гейне, а никак не он сам. Это особенно ясно станет всякому читателю, который захочет добросовестно отметить хотя бы то обстоятельство, что эти письма Гейне написаны им осенью 1855 г., одновременно с известным, весьма грубым, стихотворным памфлетом «Клоп», в первой части которого рассказывается о плоском отвратительном насекомом, возомнившем о себе потому лишь, что «попал в кровать царицы», а во второй части утверждается, что гадкие насекомые всех стран, «музыкальные клопы,

сочинители скверных романсов, что так же совсем не идут,

как часы Шлезингера» и господин «Lorbeer Meyer», который всех рецензентов подкупает, заключили между собой священный союз и даже пробрались в продажную Прессу, где пишут разные вши и распространяют разную клевету (читай: об авторе). И в письме к Кампе от 28 августа 1855 г. Гейне, выражая сожаление, что эта басня, «написанная для нашего маленького», по оплошности была отослана не единовременно с письмом, и что надо будет «впоследствии многое объяснить и комментировать, хотя, пожалуй, Вы в этом и не нуждаетесь, если Вы там узнали, какую ложь венская Пресса сплела против меня», прибавляет опять-таки: «Мне до этого нет дела, и показывает только, какой лозунг избрала богатая клика, ополчившаяся против меня».

Но более всего Гейне разозлился на защиту Дессауэра со стороны великой французской писательницы, как можно судить по следующему его письму от 8 сентября 1855 г. к г. де Марсу, редактору Revue des deux Mondes.[219]

Любезнейший г. де Марс.

Если вы можете подарить мне несколько минут завтра или послезавтра, то доставите мне большое удовольствие. Мне надо посоветоваться с вами или с Бюлозом по поводу одного письма Жорж Санд, которое только что напечатали в Германии, и в котором она самым недостойным образом отзывается обо мне.[220] Вы должны были бы посоветовать мне, что я должен сделать в подобных обстоятельствах, при которых моя доброта подвергается жестокому испытанию. Я ничего не понимаю в этом; кажется, что действительно эта несчастная женщина имеет преднамеренную склонность оскорблять всех тех, кто проявил к ней серьезное расположение. Я знаю, что женщинам надо многое прощать. То, что я говорю вам, – конфиденциально, и я прошу вас не говорить об этом никому.

Преданный вам:

(подписано) Генрих Гейне

Р.S. Я только что окончил мою работу для Сен-Рене Тайандье, которую я ему одновременно и высылаю; он обещал завтра утром побывать у меня.[221]

Таким образом, свое раздражение против Дессауэра Гейне перенес и на свою бывшую «милую и любезную кузину» и, как кажется, уже и до самой смерти, случившейся в следующем же году, сохранил неудовольствие против нее.

Зато весьма понятно, что Дессауэр был глубоко тронут и благодарен за все, что Жорж Санд для него сделала, как мы уже видели из его письма от 30 ноября. Письмо это, помимо своего значения для истории отношений Жорж Санд и Гейне, также чрезвычайно драгоценно и как маленький моментальный снимок с тихих вечеров на улице Пигаль, где Жорж Санд и Шопен провели свои счастливейшие годы. Оно показывает нам также, что и со стороны Жорж Санд, и со стороны Дессауэра по прошествии многих лет сохранились хорошие, дружеские воспоминания и чувства. Эти дружеские чувства возобновились с особенной силой после того, как Дессауэр вновь посетил Жорж Санд и ее семью в 1863 году в Ногане. Он вновь сделался совершенно близким человеком семье, очень сошелся и с невесткой Жорж Санд, молоденькой Линой Санд, и с этого времени и до самой своей смерти ежегодно присылал знаменитой писательнице ко дню ее рождения то букет альпийских цветов, то рисунок, изображающий вид Ишля, зная, что ничто не доставит такого удовольствия сердцу ботаника и поэта, бывшего «Путешественника», как этот дар всегда любимого ей Тироля.[222] Письма свои Дессауэр всегда подписывал либо именем Кришны, либо именем «старого Фавиллы», ибо Жорж Санд не скрывала, что написала с