— Шлюха, — сказала женщина.

Я насторожилась:

— Прошу прощения?..

Хадо издал раздраженное восклицание.

— Эрад, сестра во Блистательном, прошу тебя, помолчи.

— Тогда давай поторапливайся, — резко ответила она. — Образец требуется ему как можно скорее.

Я была уже вполне готова запустить в нее хорошей порцией истинно уличных слов, если не стулом, на котором сидела, но услышанное заставило меня переспросить:

— Какой еще образец?

Хадо протяжно вздохнул, обдумывая свою «пару ласковых» для Эрад.

— Речь идет о требовании найпри, — сказал он наконец. — Он просит доставить ему толику твоей крови.

— Моей… чего?

— Он писец, госпожа Орри, а ты располагаешь магическими возможностями, подобных которым никто еще не видал. Полагаю, он намерен подвергнуть тебя глубокому изучению.

Я в ярости сжала кулаки:

— А если я не захочу предоставить ему… образец?

— Госпожа Орри, ты сама знаешь, каков будет ответ на этот вопрос.

Хадо терял терпение. Я подумала о том, чтобы дать отпор: интересно, решатся они с этой Эрад применить ко мне силу?.. Глупо, конечно. Их всяко было двое против меня одной, а если они позовут, прибегут и еще.

— Прекрасно, — сказала я и снова уселась.

После очень короткой паузы — и, подозреваю, предостерегающего взгляда Хадо — Эрад подошла ко мне, взяла мою левую руку и перевернула ее.

— Держи чашу, — сказала она, обращаясь к Хадо.

И что-то воткнулось мне в запястье.

— Тьма и демоны! — вырвалось у меня.

Я непроизвольно попыталась отдернуть руку, но Эрад держала крепко. Не иначе ждала, что я начну вырываться. Хадо взял меня за плечо.

— Все кончится быстро, — сказал он. — Чем больше ты будешь противиться, тем дольше все мы промучаемся.

Я решила, что он прав, и оставила сопротивление.

— Во имя всех богов, что это еще? — вскрикнула я.

Мне показалось, будто Эрад меня снова пырнула. Я слышала, как моя кровь лилась в какой-то сосуд. Она воткнула мне в руку что-то острое, отчего рана не закрывалась и кровь вытекала свободно. Ну и больно было, как в Преисподней.

— Лорд Датэ просил, чтобы было около двухсот драхм,[3]— пробормотала Эрад.

Прошло некоторое время, и она удовлетворенно вздохнула:

— Пожалуй, этого хватит.

Хадо выпустил меня и отстранился, и Эрад наконец вытащила свой пыточный инструмент. После чего довольно-таки грубо перевязала мне запястье. Я еле дождалась, чтобы ее хватка наконец ослабла, и отняла руку. Она презрительно фыркнула, но удерживать меня не стала.

— Сейчас пришлем кого-нибудь с ужином, — направляясь к двери вместе с Эрад, пообещал Хадо. — Непременно поешь, чтобы сил не лишиться. И выспись сегодня хорошенько, госпожа Орри.

Дверь за ними закрылась.

Я осталась сидеть, баюкая ноющую руку. Кровотечение не полностью остановилось; вот капелька просочилась сквозь повязку и начала стекать по предплечью. Я отслеживала ее продвижение; мои мысли текли не менее извилистыми путями. Когда капелька упала с руки на пол, я стала воображать: вот она шлепается, разбрызгивается… Теплая поначалу, остывает… Ее запах…

Ее цвет…

Теперь я понимала: из Дома Восставшего Солнца есть выход. Он опасен, а может, и смертоносен. Но разве не самое опасное — покорно сидеть здесь, дожидаясь, что там они собираются со мной сделать?

Я легла и свернулась калачиком, прижимая руку к груди. Я устала — слишком устала, чтобы немедленно сделать попытку. Она отнимет много сил, а их у меня сейчас и так не было. А вот утром новозоры будут заняты — кто богослужебными ритуалами, кто домашней работой. Небось не скоро хватятся пленницы…

Вот с такими мыслями цвета темной крови я и уснула.

Итак, жила-была девочка.

Моя догадка, против которой не возражали исторические труды, состояла в том, что ей не повезло родиться в семье очень жестокого человека. Он бил и дочь, и жену и еще по-всякому обижал их. Но Блистательного Итемпаса не зря называют, помимо прочего, богом правосудия. Быть может, потому-то он и ответил, когда девочка вошла в его храм с сердцем, полным недетского гнева.

«Хочу, чтобы он умер! — сказала она (ну, или я думаю, что она так сказала). — Пожалуйста, Отец Небесный, сделай так, чтобы он умер!»

Ты знаешь всю правду про Итемпаса. Это бог света и тепла, которые кажутся нам ласковыми и приятными. Я тоже когда-то так о нем думала. Но тепло без прохлады причиняет ожоги, а свет, не смягченный тенью, способен ранить даже слепые глаза. Следовало бы мне догадаться об этом. Всем нам следовало бы… Ибо он никогда не был таков, каким мы его себе представляли.

Так вот, когда девочка молилась Блистательному о смерти отца, он ответил ей: «Сделай это сама».

И наделил ее ножом, идеально подходившим для маленькой и слабой детской руки.

Девочка вернулась домой с ножом и той же ночью пустила его в ход. На другой день она вновь пришла в храм Блистательного. Ее душа и руки были замараны кровью, но она была счастлива — впервые за всю свою короткую жизнь.

«Я всегда буду любить тебя!» — сказала она Итемпасу.

И он, в кои веки раз, был впечатлен волей смертного человека…

Так я себе все это воображаю.

Дитя, конечно, было безумно — что последующие события и подтвердили. Но я способна понять, почему именно это безумие, а не одно только религиозное рвение оказалось близко Блистательному Итемпасу. Любовь девочки была безусловна, а ее намерение — не замутнено такими мелочными соображениями, как сомнение или совесть. Я думаю, это вполне в его духе — оценить в первую очередь именно чистоту намерения. Хотя, как и в случае света или тепла, слишком неистовая любовь тоже ни к чему хорошему не приводит…

* * *

Я проснулась перед рассветом и сразу поспешила к двери — послушать, что там поделывают мои тюремщики. По коридору туда-сюда ходили люди, и время от времени моего слуха достигали обрывки далекого песнопения. Стало быть, происходили утренние ритуалы. Если сегодня у них все пойдет как всегда, ко мне явятся еще через час. А то и попозже.

Я как могла тише сдвинула в сторону стол, освобождая место, и без промедления взялась за работу. Закатав коврик, я добралась до деревянного пола и внимательно обследовала его. Доски были отглажены песком и слегка отшлифованы. Их покрывала пыль. Да уж, далеко не холст!