Тетушка вынесла из своей комнаты стопку толстых ученических тетрадей в клеенчатых обложках. Записи покойного супруга не отличались опрятностью.

Тетради были изрядно помяты, засалены и распухли от дополнительных листочков и загнутых страниц.

По московским понятиям, добросердечный пенсионер Георгий Германович жил рядом, буквально за углом, в районе станции метро «Динамо». По дороге я устроила Илье допрос с пристрастием и выяснила, что с фотографом Иваном он познакомился случайно на фотовыставке неформальных фотографов. Ему очень понравились работы покойного, в то время еще живого. А поскольку Илья работает в журнале «Гео», то ему пришла в голову мысль организовать выставку фотографий самодеятельных художников под эгидой журнала. Вот он и собирался обсудить с Иваном этот вопрос в тот злополучный вечер.

Машина въехала во двор, миновав ажурный дом, и остановилась возле шеренги гаражей-ракушек. Мы долго целовались и почти совсем забыли, зачем нас занесло в эти края.

Пенсионер жил на восьмом этаже. На наш звонок долго никто не открывал.

Но, судя по тому, что где-то в недрах квартиры перекрикивались два голоса, хозяева были дома. Наконец, защелкали замки, зазвенели цепочки, и дверь распахнулась. В дверном проеме стоял высокий худой мужчина в растянутом морском тельнике, застиранных джинсах и стоптанных кроссовках на босую ногу.

– Здравствуйте, – робко протянула я стопку тетрадей. – Вот, баба Вера просила передать записки Петра Силантьевича. Он мой дядя.

– Проходите, – строго сказал бывший начальник, пресекая наши попытки тут же откланяться. – У меня водопроводные проблемы, нужна мужская помощь.

Хозяин гостеприимно подал нам для пожатия правый локоть, так как его ладони были выпачканы чем-то черным. В руке он держал разводной ключ.

Георгий Германович шагнул в сторону, и мы очутились в прихожей, наполненной вешалкой с богатым выбором ватников, курток, спецовок, плащей и головных уборов. На глаза мне попались велосипед, лыжи, ящики, чемоданы, спортивная сумка, из которой торчала черная длинная пакля, похожая на бутафорский парик, набор зонтов и прочие вещи, столь необходимые в хозяйстве.

Откуда-то из глубины длинного коридора донесся натужный кашель заядлого курильщика.

– Здрасьте! – на всякий случай крикнула я.

– Это – Боцман, – почему-то развеселился пенсионер. – Пойдемте познакомлю.

Он привел нас по коридору в кухню, сверкавшую холостяцкой лаконичностью и мужским разгильдяйством. На фоне холодильника доисторической марки «Зил», заляпанной плиты, пластиковых шкафчиков и стола, заваленного грязной посудой, газетами, книжками и слесарным инструментом, выделялась инородным телом клетка с крупным попугаем. Никакого Боцмана на кухне не было.

– Здравия желаю! – поприветствовал хозяин птицу.

– Выбрать брам-стеньги! – зычно крикнул тот хриплым басом.

От этого человеческого голоса я вздрогнула и спряталась за Илью.

Попугай косил на нас глазом и, похоже, ухмылялся во весь клюв.

– Вот – Боцман – мой жилец, – на полном серьезе представил нас друг другу Георгий Германович. – Он залетел ко мне в открытую форточку в конце августа и остался жить. Я развесил объявления в округе, но никто не откликнулся. Боцман – весьма колоритная личность, интеллектуал с морским образованием. Иногда меня посещает шальная мысль, что душа какого-то моряка превратилась в птицу, уж больно он сообразителен.

Попугай был когда-то белого цвета, а сейчас его перья пожелтели, как старая бумага, клюв, похоже, стесался, но хохол воинственно торчал на макушке. Одна лапа поджимала изувеченные пальцы. Боцман крутил головой, впиваясь в нас то одним глазом, то другим.

– Окрестить шелбаком! – завопил попугай.

– Он что, ругается? – обиделась я.

– Нет, это комплимент, – веско заверил нас хозяин. – Он вас, молодые люди, признал. Шелбаками называли в старину моряков, которые перешли экватор, то есть люди, принятые в морское братство Нептуна по всем правилам.

Поздравляю, отныне вы – шелбаки.

– Премного благодарна! – присела я перед клеткой в книксене, а Илья встал "во фрунт", и приложил руку к виску, по-военному отдавая Боцману честь.

Я разглядывала бывшего начальника Петра Силантьевича с плохо замаскированным любопытством. На пенсионера Георгий Германович никак не тянул. Сухой, жилистый, с копной седых волос, стянутых на затылке в хвостик, он легко двигался по кухне, наводя мужской порядок в хозяйстве. Крупные черты лица с пронзительными глазами сохранили былую привлекательность. Я представила его в молодости и позавидовала женщинам, которых он любил. Было в нем нечто демоническое и обаятельное. Жар неперегоревших страстей искрился вокруг него силовым полем. Он чем-то напоминал Сальватора Дали без экзотических усов. Мне показалось, что мы уже знакомы с ним тысячу лет.

– Ну, раз Боцман признал вас, это надо отметить! – провозгласил хозяин и попросил его называть просто Георгом, чтоб без претензий на солидность.

Илья засучил рукава по локоть, вооружился крупными плоскогубцами, и они вдвоем докрутили гайки на водопроводном кране. Георг поставил на газ закопченный чайник, сгреб в сторону газеты и книги и сложил в раковину грязную посуду со стола. Я пристроила на подоконнике среди пустой стеклотары из-под майонеза записки Петра Силантьевича, и мы с Ильей дуэтом приступили к мытью засохших чашек и тарелок. Гостеприимный хозяин взял на себя ответственность и настругал по-походному хлеба и докторской колбасы.

Порыскав в шкафчиках, Георг обнаружил банку с маринованными огурцами. По всему чувствовалось отсутствие заботливой женской руки. Знай об этом баба Вера, она бы ужаснулась, и взяла его на довольство.

На холодильнике стояла плетеная корзина с яблоками, но Георг ими угощать не стал, мотивируя тем, что они очень кислые. Из горячительных напитков нашлась только бутылка квасного сусла. По итогам всеобщего голосования решили вести трезвый образ жизни. Боцман принимал активное участие в организации банкета. Он раскачивался на жердочке, как матрос на суше, и выкрикивал морскую абракадабру адмиральским голосом: "Наложить сплесень на грота-брас!.. Полегче под триселями!.. Трюмвайн не подавать!.." и т. д.

– Женщины прекрасно знают, что такое «муар» – это ткань, обработанная горячим прессом таким образом, что получаются волнистые разводы, создающие ощущение переливов. Такая технология была изобретена в Китае еще в XV веке.

Тот же эффект достигается и графическим способом на листе бумаги. Попробуйте нарисовать серию концентрических окружностей, одна в другой, так, чтобы линии располагались друг от друга на небольшом расстоянии. Глаз будет воспринимать такой узор как волнообразные колебания. Это явление также носит названия «муар», – говорил Георг, надкусывая крепкими зубами тульский пряник неизвестного года издания.