Рина бежала за ней. Сашка тащил Аскольда, не догадывался, что можно привязать. Когда оставшийся у сосен Миних стал размером с ладонь, Рина вдруг повернула прочь от ручья.

Нагнав ее, Сашка увидел тихую заводь. Открывалась она с десяти шагов. Кора покачивалась по центру заводи. Пчелиной матки на ней больше не было. Никто не заметил, в каком месте она сорвалась и утонула.

Аскольд сунулся в заводь мордой. Пошли волны.

– Видишь? – шепнула Рина.

– Камни, что ли? – удивился Сашка. – Ну, лежат, и чего?

– Это не просто камни.

На берегу из белых меловых камней была выложена стрелка. Она указывала на насыпанный в заводи невысокий курган. На вершине кургана лежала сумка грубой «шныровской» кожи. Сашка захлюпал к ней по воде. Аскольд заступил передней ногой и остался на берегу, с подозрением разглядывая крылатую лошадь в ручье.

От времени кожа сумки одеревенела. Внутри лежал небольшой старинный арбалет рычагового взвода и к нему три болта. Наконечниками служили колючие пнуфы. Сашка потянулся к пнуфу пальцем, но дотрагиваться не стал – отдернул. Рядом – соль в тряпице, нож с деревянной ручкой и тут же крошечный сверток, стянутый шерстяной ниткой.

Разрезать нитку не пришлось. Лопнула сама. Внутри оказался серебряный гепард – плоский, с круглой маленькой головой.

– Дай-ка руку!.. Другую, где нерпь! – велел Сашка.

Деловито закатал Рине рукав, повернул запястье. Вот и четкий контур, продавленный в коже. Сашка коснулся его гепардом, проверяя, подходит или нет.

– В самый раз. Посадишь на клей, и… – Сашка попытался отодрать его – бесполезно. Стал помогать ножом – только оцарапал нерпь. Озадачился, запыхтел.

Снова стал рыться в сумке. Там не было больше ничего интересного. Только смятый, косо отрезанный пергамент.

злобы – смерть ее.

конца возьмет свое.

бы пчелиной суд,

ель принесут.

лет предвиденье дано,

ет во мгле зерно.

минует лишь один —

зобьет кувшин.

в шипении открыт,

ишь позор себе творит.

побеждает,

того, что правда победит.

Аскольд заржал, задирая голову. У серых вершин дрожало маленькое пятно.

– Смотри: пег! Это кто, Цезарь? – крикнул Сашка.

Рина научилась узнавать лошадей.

– Нет, Митридат… Значит, в седле или Макс, или Родион. Больше никто Митридата не берет.

Сашка поежился. Родиона он побаивался. Лучше уж Макс, чем этот краснолицый, со смещенным носом и сухими губами. Макс если и сердится, то быстро остывает. Родиону же всякое человеческое движение сердца дается с огромным усилием. Он даже когда улыбается – точно по дереву вырезает.

– Откуда ты знаешь?

– Яра научила. Смотри, как летит. Два удара – короткое планирование. У Цезаря планирование после трех ударов… Аза вообще без провалов крыльями работает. Эрих, тот вскидывает крылья вверх – будто весла сушит.

Всадник снизился. Митридат еще не коснулся копытами земли, а он сорвался с седла, соскочил на траву. Белый от ярости. Куртка застегнута до самого ворота. На лице ни капли пота. Шатнулся к Сашке, замахнулся хлыстом.

– Ах вы тютлики, песью мать! Вас полШНыра ищет! Ул, идиот, вообще без седла нырнул!..

Сашка набычился. В слове тютлики было что-то особенно обидное, куда хуже песьей матери, которую и на боксе нередко запускали.

– А как в ШНыре вообще узна… – начала Рина.

Родион повернулся к ней всем телом. Рина видела, что он взбешен и лучше бы помолчать, но с ней произошла обычная для нее подмена. Надо было сделать серьезное лицо, а ей вдруг захотелось хохотать. Мышцы лица прямо сводило судорогами смеха. Она поспешно присела, притворяясь, что поправляет брючину.

– По-твоему, возможен двойной нырок, о котором в ШНыре не узнают?.. – заорал Родион и, чтобы не ударить хлыстом Рину, хлестанул себя по ботинку. – Чего ты зубы скалишь? Думаешь, болото прошла? Да вас порожняком выкинуло!

Он дернул за повод Митридата, вскочил на него и тут только увидел в руках у Сашки сумку.

– А это откуда?.. Где взял, дурила? Дай сюда!

Сашка неохотно протянул ему сумку. Родион пробежал пергамент глазами, подержал нож, покрутил в руках древний арбалет. Обломанным ногтем придирчиво потрогал тетиву. Непонятно буркнул: «Да уж… это вам не шнеппер!»

– Это все? Больше ничего? – спросил он.

Сашка видел, что сумку Родион возвращать не собирается. Иначе он не перекинул бы ремень через плечо.

– Да вроде! – брякнул Сашка прежде, чем Рина успела упомянуть про гепарда.

Рина быстро взглянула на него. Теперь сказать правду, не выдавая Сашку, было невозможно. Сашке же стало вдруг вдвое жарче, чем раньше. В глазах завертелись красные пятна. Сопя, он вытирал со лба пот. Отдувался, не понимая, что с ним. Он не знал, что на двушке врать нельзя, даже по мелочам.

Толкнув Митридата коленями, Родион заставил его спуститься в ручей. Конь зачавкал по влажной глине дна, без жалости дробя облака. Родион, сдвинув брови, ковырял что-то пальцем. Рина забежала по берегу – смотреть. На внутренней стороне сумки, на шершавой коже, отчетливо был виден знак: круг и крест.

– Что это означает? – спросил Сашка.

– Ничего, – ответил Родион сквозь зубы. – Просто картинка!.. Поехали! Возвращаемся!

Обратный нырок происходил под конвоем. Первым летел Митридат, за ним – Миних, замыкал Аскольд, довольный, что некому тяпнуть его за круп. Перед болотом Родион проследил, чтобы Сашка и Рина завязали глаза. Но даже и с завязанными глазами полет через тоннель стал кошмаром. Задыхаясь в ядовитых испарениях, Рина слышала непрерывный скрежет, хохот, крики. Чужие голоса протискивались к ней в сознание. Шипели фальшивой лаской, искали лазейку.

Рине чудилось, что она с закрытыми глазами пробирается через зал, где по десяткам экранов показывают фильмы всех возможных жанров. Выстрелы, лязг клинков, звон монет; рев гвардии, приветствующей императрицу; море, трущееся о гальку; кто-то нашептывает ей, как она красива и желанна; а вот еще кто-то разворачивает фольгу на шоколаде, и Рина слышит довольный тихий смех человека, заслужившего пять минут счастья и покоя.

Пока Рина слушала все сразу, ничего не выделяя, это было еще ничего, терпимо, но едва начинала отмечать какой-то отдельный фильм и с интересом прислушиваться, как остальные послушно затихали – и к ней в сознание утолщающейся змеей начинал вползать тот самый, отмеченный и выбранный.

В такие секунды Рина переставала страдать от вони болота, и она казалась ей вполне переносимой.

– Иди к нам!.. Ты только что с двушки. Хорошо тебе там было? Пот, усталость, боль… – шептали голоса.