– Нет, с севера. Но брожу с юных лет, еще когда был зрячим.

– Слепцы обычно ходят с поводырями, – сказала Дарда. – А ты, что же, так ценишь одиночество?

– У меня были поводыри. В разное время. И когда я в этих краях последний раз бродил, со мной был некий сирота. Тогда на деревню, где мы остановились, тоже напали. Я им был не нужен. А вот мальчик… Их предводитель предпочитал мальчиков женщинам. Мой поводырь не оценил такого счастья. – Хариф помолчал, потом закончил. – Я не могу видеть, но хорошо слышал, что они с ним сделали. С тех пор я всегда хожу один.

– Как его звали, ты не помнишь? – спросила Дарда.

– Кого? Поводыря?

– Нет. Того предводителя.

– Помню. Гияс.

– Гияс из Дебена. Был такой. Я убила его в прошлом году.

– Ты говоришь так, будто жалеешь об этом.

– Может быть. Он умер быстро. Впрочем, он не стоит того, чтоб о нем вспоминать. Ты что-то начинал рассказывать, как тебя ослепили за правдивое предсказание…

– Верно. Это было давно. Двадцать лет назад… даже немного больше. Я жил тогда в Маоне. Супруга князя должна была родить. И я предсказал, что дитя, которое она произведет на свет, будет царствовать в Нире. Когда княгиня родила дочь, князь Тахаш так разгневался, что приказал выколоть мне глаза.

– О! – встрепенулся Шарум. – Так это ты напророчил! Я сам из тех краев, у нас эту историю знает и стар, и млад. Дочь князя Маонского была так уродлива, что при виде ее кровь стыла в жилах, дети плакали, и вяли цветы. Но Мелита коснулась ее, и она превратилась в красавицу, равной которой нет на свете…

– О чуде ничего сказать не могу. Сразу после того, как люди Тахаша исполнили приказ, они выбросили меня за городские ворота. Но я выжил…

–… а Тахаш умер, – сказал Лаши. – И дочь князя Маонского вышла замуж за царя Ксуфа. Это даже мы знаем. Стало быть, твое предсказание сбылось.

– Тахаш умер, – повторила Дарда. – И тебе некому отомстить.

– Ты мстительна, предводительница пограничной стражи.

– Не знаю. Но я стараюсь быть справедливой. – Она встала. – Пойду, проверю часовых. Мы не хатральцы. Нас не должны застать врасплох.

После ухода Дарды остальные покончили с ужином, и с наступлением ночи постепенно разошлись – кто спать, кто на стражу. У костра остались только Лаши и Хариф.

– Скажи мне, друг, – внезапно спросил слепой, – как выглядит Паучиха?

Лаши был искренне удивлен.

– Зачем тебе это надо?

– Она сказала, что безобразна. А женщины часто лгут. Особенно насчет свей внешности.

– Это верно, – Лаши усмехнулся. – Они врут, но только про свою красоту. Паучиха на них не похожа. Она и врать не станет, если для дела не нужно, конечно… и красотой ее боги обидели.

– Мне плохо верится, что женщина, достигшая такой славы, совсем некрасива.

– Придется поверить. Подумай сам. Будь в ней красоты хоть самую малость, стала бы она жить, как живет, и заниматься, чем занимается?

– Поэтому я и задал тебе вопрос.

Ответить подробно Лаши было затруднительно. Он не был косноязычен, но красноречие его обычно протекало в иной области. И ему легко было сравнить волосы женщины с темной ночью, а глаза со звездами, потому что так говорили все. Но сказать – "ее волосы похожи на медную проволоку" – это требовало дополнительных усилий. А сравнить глаза с зацветшим болотом он и вовсе не мог, потому что в жизни не видел ни болот, ни больших озер, ни морей. Но слепой слушал, не перебивая, и Лаши подумал, что мужчина всегда остается мужчиной. Даже если он лишен зрения, даже если он способен прорицать будущее, потому что с ним говорят небесные боги – все равно ему приятней вечером у костра потрепаться о бабах.

Наутро Лаши спросил Паучиху:

– Что будем делать со слепым?

– Да ничего. Пусть идет себе, куда хочет.

– Он хочет ехать с нами.

– Он с ума сошел? – Дарда подозрительно оглядела Лаши. – Или, может быть, ты? Мы еще долго не вернемся в город. И что же, отряд будет носиться по пескам за налетчиками, волоча за собой слепого?

– Он калека, человек божий. Если мы бросим его одного среди пустыни, будет нехорошо.

– А если его случайно зарубят, или затопчут конями в схватке, будет хорошо?

– Я понимаю. Но…

– Ты ему уже обещал. Вот что – я сама с ним поговорю. Где он?

Хариф был там же, где она вчера его оставила – у остывшего кострища. И Дарда решила бы, что он вообще не поднимался с места, если бы не посох, лежавший рядом с ним. Точнее, жердина. Наверное, попросил откуда-то выломать, а может сам справился…

Посох. А больше ничего у него не было – ни котомки, ни фляги. Наверное, все отобрали хатральцы.

– Ты и вправду хочешь ехать с нами, или это шутки Лаши?

– Если ты дозволишь. Хотя бы до конца этого рейда. В Каафе я найду себе занятие и пристанище.

– А что ты умеешь делать, кроме как предсказывать будущее?

– Ты хочешь включить меня в число своих бойцов, о Паучиха?

– Шутки в сторону, Хариф. Может, ты умеешь играть на флейте, цитре или самвике? А может, петь? В прошлом рейде мы подхватили бродячего певца, но в Каафе он от нас ушел.

– Петь я не умею. Но знаю множество историй.

– Вот и хорошо. Сумеешь развлечь моих людей – останешься. А если они будут скучать – попрощаемся на ближайшей караванной стоянке.

Когда они отошли, Лаши пробурчал:

– Не стоило так-то… Он все же прорицатель, а не площадный фигляр. Ты слышала, что бывало с теми, кто обходился с ним плохо?

– А ты и поверил. Он признал, что знает много историй. А ту историю про дочь князя Маонского, знает, наверное, вся страна. Он ее подхватил, и перелицевал на себя.

Лаши молчал. Недавнему мошеннику неловко было признаться в том, что он кому-то верит. И все же Дарда его не убедила. Она это почувствовала.

– Ладно. Раз вы с ним так сдружились, с тобой он и поедет. Один он в седле не удержится, верно?

– Но…

– До первой стоянки. А там поглядим.

– Был в Каафе купец по имени Идлоф. Жил он в богатстве и довольстве, и жену имел красавицу. Вот в эту жену влюбился молодой гуляка, из тех, кто проводит дни под звуки двойных флейт и перестук игральных костей. Имени его я не знаю, да оно и неважно. Но как ни склонял он жену Идлофа – а звали ее Ахуба, – каких бы наслаждений не обещал, сколько бы драгоценностей и ярких тканей в подарок не сулил, она сохраняла верность мужу. А надо сказать, что тот самый муж, Идлоф то есть, был вовсе не стар и не противен, как всегда бывают мужья в историях лживых, а не таких правдивых, как моя. Нет, он был мужчина молодой и красивый. Только, как всякий купец, он почти все время торчал в лавке, и дома бывал мало. Итак, поклоннику не удалось сломить верность Ахубы, но он не отступился. А решил прибегнуть к хитрости. А известно, что никто не искушен так в хитростях и уловках, как старухи сводницы. Гуляка нашел такую старуху среди соседок прекрасной Ахубы, и заплатил ей, чтоб та завлекла в ловушку верную жену. Старуха же стала каждый день ходить в гости к Ахубе, и так втерлась к ней в доверие, что жена Идлофа стала считать ее лучшей подругой. И тогда старуха выудила у нее клятву, что Ахуба выполнит любое ее желание. А после того, как опрометчивая клятва была дана, стала требовать, чтобы Ахуба дозволила поклоннику получить то, чего он от нее добивался. Как ни плакала жена купца, как не просила освободить ее от клятвы, старуха была непреклонна. Запомните же, кто слушает меня – лучше не клясться ни в чем и никогда, ибо даже если клятва получена обманным путем, ее надобно выполнять, иначе боги вас покарают. Но это не конец моей истории, нет, самое интересное еще впереди. Итак, Ахуба, страшась гнева богов и кляня себя за легковерие, дала согласие, как взойдет луна, встретиться с поклонником в роще за храмом Мелиты. И пришла туда в сопровождении старухи. Но вот незадача: в тот самый вечер к пылкому любовнику пришли друзья-приятели, выпили и сели играть в кости. И азарт игры затмил любовный жар. Молодой гуляка пропустил назначенный час, играл всю ночь и опомнился только на рассвете. Ахуба же, давно страдавшая без мужской ласки, сидя в роще, представляла себе картины одну сладострастнее другой. Под конец эта добродетельная жена так распалилась, что не дождавшись любовника, приказала старухе отправиться на улицу и привести к ней любого мужчину, лишь бы это был не дряхлый старец и не калека. Что делать? Старуха отправилась исполнять приказ, и приглядев на улице подходящего молодца, стала зазывать его, предлагая свидание с женщиной редкостной красоты. И надо же было так случиться, что молодцом этим оказался сам Идлоф, заполночь возвращавшийся из лавки. Он всегда поздно заканчивал дела, и старуха, так часто бывавшая у него в доме, ни разу его не видела. Старуха была красноречива, а Идлоф в самом деле не старик и не калека. Долго уговаривать его не пришлось. Он последовал за старухой в рощу, и каково же было потрясение супругов, когда они увидели друг друга. Ахуба, однако, нашлась первой, и напустилась на мужа: "Ах ты, мерзавец! Давно я подозревала, что ты врешь, будто до ночи сидишь в лавке, а сам только и знаешь, что бегать по девкам! Я решила тебя испытать – и что же? Ты кинулся по зову первой же сводницы!" Долго каялся Идлоф перед женой, бил себя в грудь, обещал завалить подарками, прежде чем купил себе прощение. Супруги помирились и зажили счастливо, да, наверное, и сейчас живут. Так заканчивается история о том, как сводница попалась в ловушку собственной хитрости, а жена, благодаря измене, сохранила верность мужу. И да помогут вам боги всегда так же ловко находить выход из трудного положения, как это сделала Ахуба!