– Почему вы меня задержали? – спросил я.

– Почему? По-моему, это очевидно – чтобы охладить ваш пыл. Ради вашего же блага, мистер Престон. Пока что единственным свидетелем вашей клеветы являюсь я. – Он покосился на охранников. – Эти не в счет. Для них слова ничего не значат. Однако, если вы повторите свою ложь в полиции, дело примет другой оборот. Это доставит неприятности мистеру Фулгеру. Ему это неудобно. А в мои полномочия входит обязанность устранять его неприятности.

– Иными словами, в ваши обязанности входит укрывательство убийц?

– Вы пожалеете об этом замечании, мистер Престон, – ответил он.

Джип подъехал к торцу замка, и меня ввели внутрь через дверь на уровне цокольного этажа. Мы прошли через какие-то каменные коридоры – я в середине, охранники по бокам, Гомбрич с овчаркой сзади. В открытые двери я видел холодильные камеры с мясными тушами и кладовые, забитые пивными бутылками. Потом мы поднялись по лестнице в жилую часть замка и вошли в холл, обшитый дубовыми панелями. На стенах висело множество картин религиозного содержания. «Дюрер», – подумал я. Одна стена была затянута гобеленом. Мы миновали мраморную лестницу, которую я видел на открытках, и огромную напольную вазу с цветами. Наконец меня ввели в небольшую, просто обставленную комнату без окон.

– Это комната мажордома, – сказал Гомбрич. – Я убедительно прошу вас сесть и прийти в себя. Я велел принести вам чай. У вас достаточно времени. Мистер Фулгер возвращается из Сент-Морица завтра вечером, и тогда вы с ним встретитесь. Честно говоря, мистер Престон, ситуация вышла из-под контроля, и мистеру Фулгеру придется самому решать, что предпринять.

– А почему бы просто не вызвать полицию, как я просил, и пусть они решают?

Рудольф Гомбрич помолчал, в упор разглядывая меня.

– Позвольте мне рассказать вам одну историю, мистер Престон. И если вы более благоразумны, нежели мне представляется, вы извлечете из нее урок. Вы не первый журналист, который пытается прицепиться к Бруно Фулгеру. Может, вы придерживаетесь другого мнения, но это так. Поверьте, когда человек столь богат и влиятелен, как мистер Фулгер, всегда найдутся рыцари в белом – ибо именно таковыми они себя считают, рыцарями без страха и упрека, которые захотят облить его грязью. Тем самым они стремятся сделать себе имя. Обливаешь грязью известного человека, и сам на виду.

– Если вы имеете в виду наше интервью с Анастасией Фулгер, это не тот случай. Миссис Фулгер дала интервью нашему репортеру Анне Грант. Совершенно добровольно. Здесь нет никакого умысла.

– Воля ваша – можете представить дело и так, – сказал Гомбрич. – Но позвольте, я закончу свою историю. Последним журналистом, который пожелал сделать себе имя за счет мистера Фулгера, был некий Хайне. Карл Хайне. Его имя вряд ли вам знакомо. Однако одно время его считали перспективным журналистом, он писал в разные еженедельники здесь, в Германии. Его специальностью был подрыв репутаций людей более значительных, чем он сам. Можно привести много примеров, не в них суть. В один прекрасный день ему взбрело в голову атаковать мистера Фулгера. Он пришел со своей идеей к редактору, и редактор сказал – валяй, флаг тебе в руки. Четыре месяца герр Хайне собирал информацию, задавал вопросы всем подряд. Он пытал каждого из тех, кто когда-либо работал на мистера Фулгера. И пытался найти документы – конфиденциальные документы, – в том числе касающиеся личной жизни мистера Фулгера, которые могли бы его скомпрометировать. Хайне готов был щедро платить за такого рода сведения, только чтобы набрать комок грязи и швырнуть в мистера Фулгера.

Я делал все, чтобы отговорить его от этой затеи. Но Карл Хайне не желал меня слушать. Он был слишком амбициозен, слишком одержим идеей создать себе имя. Он даже начал опрашивать людей относительно определенной деятельности отца мистера Фулгера при нацистском режиме. За неделю до того, как герр Хайне намеревался закончить свой труд, я написал ему в редакцию последнее письмо. Я просил ознакомить меня с его статьей перед публикацией, с тем, чтобы совершенно бескорыстно исправить вероятные неточности, которые естественно могли возникнуть в ходе его журналистского расследования. Я подчеркиваю, что в мои намерения не входило подвергать цензуре его текст; я лишь хотел исправить ошибки, не более того. Но герр Хайне даже не дал себе труда ответить на мое послание.

Утром того дня, когда статья вышла в свет, мне посчастливилось получить один из первых экземпляров. Я говорю «посчастливилось», ибо она изобиловала ошибками, и в таком виде ее нельзя было допускать до читателей. Помнится, мы обнаружили около двадцати серьезных фактических ошибок и искажений. В течение часа мы приостановили продажу журнала и конфисковали весь тираж. Таким образом ущерб от публикации был предотвращен. Все журналы были уничтожены.

Однако, знаете ли, оставался один нюанс. Часть журналов все-таки уже успели пустить в продажу. Пятнадцать тысяч копий попали в торговую сеть. И мозги этих читателей, купивших эти журналы, были отравлены инсинуациями против герра Фулгера.

Кто мог предсказать последствия этой лживой информации? Такие дела, бывает, аукаются через годы! Таким образом, у нас не оставалось другого выхода, кроме как возбудить дело против Карла Хайне. Заметьте, не против журнала, а против лично герра Карла Хайне. Мы объяснили редактору журнала, что предупреждали автора об ответственности за содержание статьи и нашем желании прочитать его вариант перед публикацией на предмет ее соответствия фактам, но он отверг наше предложение. И я с огорчением должен констатировать, что редактор подтвердил, что автор, не поставив редакцию в известность об этих обстоятельствах, взял весь риск на себя. Так что, когда дело дошло до суда, герру Хайне пришлось выплатить штраф из собственного кармана. Для него это был сокрушительный удар.

Гомбрич рассмеялся.

– Да, весьма ощутимый, сокрушительный удар! Наша претензия составляла триста тысяч марок, а вместе с судебными издержками сумма выплаты достигла четырехсот тысяч. Когда Хайне об этом услышал, он потерял сознание прямо в зале суда. У него не было ни малейшего шанса достать такие деньги. Даже продав свой дом, он не смог бы расплатиться. Да, для него настали тяжелые времена. Никто не хотел брать его на работу. Ни один редактор не желал сотрудничать с ним и заказывать ему материал. Даже милая девушка, с которой он приходил на заседания суда, покинула его. Так что теперь мы лишены возможности читать замечательные статьи Карла Хайне.

С этими словами Гомбрич со своей командой вышел из комнаты, и я услышал, как в замочной скважине повернули ключ. Когда их шаги замерли в недрах замка, я дернул дверную ручку. Она не поддавалась.

Я сел на стул и стал думать над своим бедственным положением. Через полтора часа мой самолет вылетит из Мюнхена, а мои шансы оказаться за кордоном будут равны нулю. Даже если допустить, что мне удастся отсюда вырваться, до того места, где стоит моя машина, не меньше часа пути. И, что хуже всего, завтра у меня назначено свидание с Бруно Фулгером. Я нисколько не сомневался, что именно он стоит за убийством Анны Грант. Это подтверждалось тем фактом, что именно его люди следили за моей квартирой, да и то, что рассказал мне Ник Груэн, говорило в пользу того, что это вполне в его натуре. Не говоря уж об истории, рассказанной Гомбричем. Когда Фулгер понял, как много мне известно, он решил, что выбор у него один: расправиться и со мной заодно. Это было нетрудно. Любой из его негодяев, не колеблясь, выполнил бы это задание. Машину мою они надежно спрячут или подстроят аварию на автобане, и она разобьется всмятку. А внутри найдут мое искромсанное до неузнаваемости тело. И Фулгер с Гомбричем вздохнут спокойно.