Тогда она встала на цыпочки, зажав обеими руками свой развороченный живот, и увидела: по ту сторону двери лежало большое неподвижное животное.

– Кто это? – разволновалась она. – Почему он лежит там?

– Умер он, умер, – словно успокаивая ее, прошептала мать.

– Кто умер? – закричала она. – Кто это?

…Никто не ответил ей. Да и кто бы ей мог ответить?! Ее отца не стало в декабре 1997 года, а мать покончила с собой через полторы недели после его похорон.

* * *

Смуглая Лизи сдавала дежурство. Она подошла к Дэвиду и по-свойски, как участница пережитого, погладила его по плечу.

– Все будет хорошо, – сказала она. – Теперь все будет хорошо, но случай действительно странный. У нее должны были быть боли, она не жаловалась?

Он отрицательно замотал головой.

За окном темнело, наступал вечер – пахнущий шиповником, с редкими звездами на темнеющем небосклоне. Вдруг Дэвид заметил, что она не спит и смотрит куда-то мимо него широко открытыми глазами. Он наклонился к ней.

– Слушай, – хрипло сказала она, по-прежнему не глядя на него. – Я тебя обманывала. Я тебя не люблю.

Он испуганно оглянулся на Лизи. Та понимающе улыбнулась.

– Это наркоз действует. Больные не понимают, что они говорят.

– Я все понимаю, – так же хрипло сказала она и облизнула пересохшие губы. – Можно попить?

– Можно, – сказала Лизи и поднесла к ее губам трубочку.

Она сделала глоток и опять облизнулась.

– Я тебя все время обманывала, – повторила она. – С самого первого дня.

Лицо ее огненно покраснело, словно она вспомнила что-то постыдное.

Он поцеловал ее в щеку.

– Не надо! – вскрикнула она и быстро провела рукой по щеке, стирая его поцелуй. – Так больше нельзя!

– Что ты, – растерянно бормотал он, – успокойся…

– Девушка! – крикнула она вдруг по-русски в спину отошедшей Лизи. – Можно мне еще соку?

Он торопливо перевел. Лизи пошла за соком.

– Я тебе все расскажу, – мстительно сказала она. – Ты должен знать.

– Успокойся, – опять попросил он. – Это пройдет…

– Пройдет? – с трудом засмеялась она. – Нет, ты послушай сначала. Когда мы с тобой познакомились, я была не одна. Моего мужа (мы не расписывались, но это неважно!) звали Александром, Сашей. И мы жили то у него на Чкалова, то у меня на Мойке. И как раз когда ты появился, за две недели до того, Сашину мать разбил инсульт. Тогда я переехала к себе. Потому что это было очень тяжело. Саша согласился на мой переезд. Ему было стыдно за то, что стало с его матерью. Хуже младенца! И ходила под себя, и слова забывала. Почти ничего не соображала. А в больницу у нас таких не берут. Ну, вот. Это было мое первое предательство. Я испугалась. А когда появился ты, мне пришло в голову, что это неспроста. Ты – мой единственный, первый и последний шанс. Не дай бог упустить!

Дэвид закрыл лицо руками и замер. Голова его ушла в поднятые плечи, и грива кудрявых волос казалась нелепой шапкой, оставшейся на обезглавленном туловище.

Она снова засмеялась:

– Подожди, не закрывайся! Я даже полюбила тебя тогда, уж очень много надежд было с тобою связано! Целая жизнь. Пришлось полюбить! Одно меня мучило: ты должен был уехать домой, а откуда я знала, вернешься ты или нет!

Он взглянул на нее и снова закрыл лицо руками.

– Ho главное не это, – продолжала она, – главное, что я была беременна. Я ушла от Саши на третьем месяце. Я не сказала ему про ребенка, он ничего не знал. Я все думала: оставлять или не оставлять? Все никак не могла решить. Потом были эти две недели с тобой. Наконец ты уехал, и я пошла к знакомому врачу. Наверное, я неправильно посчитала, потому что врач сказал, что делать аборт нельзя, поздно. Он сказал, что у меня больше четырех месяцев. Я валялась у него в ногах, умоляла. Он не согласился. Тогда я поехала в деревню, недалеко от Твери. Мне дали адрес. Там старик один, в черной папахе, очень страшный, он все это делает. Без всякого наркоза. Пошепчет-пошепчет и режет…

Глаза ее стали огромными, блестящими.

– Не надо больше, – попросил Дэвид.

– Слушай! – прикрикнула она. – Молчи и слушай! О чем я? Да, этот старик… То, что он делает, называется заливкой. Он что-то заливает внутрь, шприцем вводит какую-то жидкость, и от этого – мне объясняли – ребенок погибает. А потом его тельце выходит наружу, и все. Я почти ничего не помню… Но ребенка я видела. Он был маленьким мальчиком, ужасно, ужасно маленьким. Старуха завернула его во что-то и унесла. Я у них пробыла часа три. Полежала с холодной грелкой. Потом они мне дали настойки какой-то, красной, как кровь, очень горькой. Я выпила ее, и боль почти прошла. Вернулась домой под утро. Саша ждал меня на лестнице, у него не было ключа. И когда я стала рассказывать ему, он занес надо мной кулаки. Вот так!

Она хотела показать, как, но помешала капельница. Дэвид не отрывал ладоней от лица.

– Саша хотел убить меня, я знаю. Когда я все рассказала, он ушел. Я была уверена, что он не вернется. Но он вернулся. Он был весь мокрый, шел проливной дождь. У меня на столе стояла твоя фотография. Там, где ты с теннисной ракеткой, помнишь? Он взял ее и разорвал на мелкие кусочки. Потом спросил меня: «Это из-за него ты убила маленького?» И ушел. Больше я его не видела. Я встала и позвонила тебе. Мне уже было все равно. Я сказала, что люблю тебя больше всего на свете. И ты закричал в трубку: «Я тоже! Я тоже!» И сказал мне, что уже взял билет. Ну, вот. А дальше ты действительно все знаешь. Кроме одного: не было дня, чтобы я не вспомнила, что это из-за тебя я убила маленького. Но ты не виноват! Я просто хотела все изменить, все! От начала до конца! А ты был лучше всех, и поэтому я тебя использовала…

Дэвид вскочил и бросился к двери. Испуганная Лизи попыталась было остановить его, но не успела.

Женщина с золотистыми волосами, казалось, опять заснула. Лизи подошла к ней:

– Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, спасибо, – не открывая глаз, ответила больная.

* * *

Ночью олененок почувствовал отца. Отец был совсем как живой и медленно брел по лесу, словно плыл сквозь деревья. Олененку хотелось догнать его и поплыть рядом, но – сколько он ни старался – расстояние между ним и отцом только увеличивалось.

Проснувшись, олененок увидел небо. Оно было полно звезд, и казалось, что, если подует ветер, звезды не удержатся на своих местах и упадут на землю, как листья с деревьев.

* * *

…Дэвид мчался не сбавляя скорости: девяносто миль в час. Когда они свернули в сторону океана и вдалеке показалась изгородь родительского дома, увитая жимолостью, она попросила остановиться.

– Мне, наверное, лучше сразу уехать, – сказала она.