Colta в 2013 в интервью Елене Рыбаковой. Год спустя, в сентябре 1994, М.О. решила, что нужно снова напомнить президенту Ельцину о том, что те же люди продолжают поддерживать его политику. Она попросила меня обзвонить примерно три десятка прежних подписантов и еще нескольких новых людей и предложить им поддержать новое письмо. Я сейчас уже не вспомню, кто именно из тех, кому я дозвонился, согласился подписаться, но в итоге письмо было опубликовано снова в «Известиях». К письму присоединились отдельным списком и несколько куда менее знаменитых «молодых» журналистов и филологов. В ноябре подписавшие были приглашены на встречу с президентом Ельциным в Кремль. Разговор шел в Георгиевском зале, а потом был продолжен во время обеда в Грановитой палате. Через несколько дней один из молодых журналистов опубликовал насмешливо-издевательский текст об этой встрече.

Так получилось, что я позвонил М.О. по телефону только через полтора месяца и совсем с другим сюжетом; выслушав меня, она очень сухо ответила, что ждала моего звонка раньше, по другому поводу, и, добавив «Оле привет», положила трубку. И до этого случалось, что Мариэтта Омаровна на меня сердилась, но в прежние разы достаточно быстро наступало примирение. Тут прошло едва ли не 10 лет до того, как М.О., где-то меня встретив, сказала: «Ну мы же с вами друзья, Костя».

Я не буду сейчас вспоминать деталей всех наших разговоров о том, чему и как нужно учить школьников и студентов, об учебниках, о русском языке, о филологах старших и младших, об издании книг. Вспоминается, что М.О. всегда говорила горячо, убежденно, с конкретными примерами, после недолгих по времени встреч оставалось ощущение, что сказано ею было очень-очень много важного.

В 2015 я, прочитав с сильным опозданием работу М.О. «Пушкин у Булгакова и “соблазн классики”», решил, что нужно написать ей о своем восхищении, извиняясь, что выгляжу глупо с комплиментами работе двадцатилетней давности, – и буквально через 15 минут получил ответ:

«Дорогой Костя, мне очень-очень приятен Ваш отклик. Честно говоря, я и сама думаю, что статейка – неплохец. Зерно ее (письмо Сталину внутри романа) было мною изложено в 1984 на первом международном симпозиуме по Булгакову (там есть, небось, ссылка) и вообще-то грозило мне прекращением зарубежных контактов… Вообще мой принцип был – ехать каждый раз как в последний. Когда я за обедом при всем честном народе обнялась с появившимся Эткиндом – это был фурор… “Такие времена”».

В заключение мне бы хотелось привести чрезвычайно выразительную надпись М.О. на «Жизнеописании Михаила Булгакова»: «Косте Поливанову и его близким – сердечно, с надеждами на лучшую участь России – от автора – М. Чудакова 23 февраля 1991 г. Москва».

Зинаида Поляк

(Казахстан, Алматы)

<Из письма к Маше Чудаковой>

Дорогая Мария Александровна!

Вчера, в день рождения Мариэтты Омаровны, я взялась записать свои короткие заметки с воспоминаниями, которые уже давно обдумывала. Сегодня закончила и оправляю Вам.

Получилось как-то суховато, ни в какое сравнение не идет со многими воспоминаниями из Фейсбука, в которых М.О. видна – как живая – в точных деталях и в сердечном биении любящего ее автора.

Но после упоминания моего имени О. Лекмановым с призывом написать что-нибудь о Тыняновских чтениях, я поняла, что отступать некуда. Надеюсь, более авторитетные участники первых конференций 80-х годов напишут полнее и интереснее, ведь я была на периферии процесса.

Встречи с М.О. Чудаковой

У мемуаристов – особый резон,

И помнят, что им до войны говорили.

А. Кушнер

Разделяю иронию А. Кушнера по адресу мемуаристов. Но у меня есть оправдание.

Прочитав в юности «Беседы об архивах» М.О. Чудаковой, я заразилась идеей запечатленного в рукописях времени и стала внимательнее относиться к собственному архиву, поэтому в нем сохранились дневники и письма 1980-х годов, на которые и стараюсь опираться в этих заметках.

В 1982 году я узнала от своего научного руководителя Александра Лазаревича Жовтиса, что планируется конференция, посвященная Ю.Н. Тынянову, а во главе процесса подготовки – М.О. Чудакова. Я тогда работала над диссертацией об исторической прозе Ю. Тынянова, поэтому по настоянию Александра Лазаревича (сама бы не решилась) написала Мариэтте Омаровне и предложила тему доклада. Через некоторое время получаю телеграмму: «Ваш доклад включен в программу конференции».

Уже во время Первых Тыняновских чтений я поделилась с Е.А. Тоддесом своим изумлением и благодарным восхищением: «Я до сих пор не могу поверить, что Мариэтта Омаровна пригласила сюда меня, аспирантку из глубокой провинции – фактически “кота в мешке”, и я могу увидеть и услышать здесь лучших филологов страны!» Евгений Абрамович ответил тогда с гордостью: «Да, Мариэтта – такая! Умеет и рисковать, и быть великодушной!»

И как же счастлива я была узнать, что этот риск не был напрасным! Мариэтта Омаровна нашла минутку среди всех своих организационных забот, чтобы подойти ко мне в кулуарах конференции и сообщить: «Сама я, к сожалению, должна была отвлечься во время вашего выступления, но Юрию Михайловичу и Заре Григорьевне ваш доклад понравился!» Получить одобрение Лотмана и Минц! Об этом можно было только мечтать!

Так Мариэтта Омаровна Чудакова стала для меня крестной матерью, ангелом- хранителем, неофициальным научным руководителем – нужное подчеркнуть.

* * *

В ноябре 1985 года ее статус в моей научной судьбе получил еще одно определение «первый официальный оппонент на защите кандидатской диссертации».

Защита проходила в Томском государственном университете, а в тот год зима в Сибирь пришла рано: по обочинам улиц лежали двухметровые сугробы и морозы стояли трескучие. То, что Мариэтта Омаровна прочитала мою диссертацию и написала обстоятельный глубокий отзыв, а потом согласилась оставить свои дела и прилететь в Томск, было для меня царским подарком. Но она еще и стоически выдержала задержку рейса, двухчасовое сидение в самолете, стоящем на аэродроме, возвращение в зал ожидания, пронизывающий ветер и прочие дорожные неприятности зимних авиапассажиров. Обо всем этом она бодро и красочно рассказывала по пути из томского аэропорта в гостиницу. Для меня это был еще один урок оптимизма и жизнелюбия.

Уже в гостиничном номере, все-таки утомленная дорогой и слегка простуженная, Мариэтта Омаровна продолжала удивлять меня. «Ничего-ничего, – приговаривала она, завтра я буду в полном порядке». (Мне почему-то запомнились миниатюрный будильник и маленький фен – таких в Алма-Ате еще не было – приметы быта опытной путешественницы.) И действительно, на следующий день, встретив своего драгоценного оппонента в университете, я увидела подтянутую, энергичную, улыбчивую