В свете изложенного выше, в сущности, не имеет никакого значения, пребывал ли Аттила в самом Риме или под стенами «Вечного города». И даже, если ему вообще не пришлось стать свидетелем падения «столицы мира», дядя, племянник или наставник не мог не рассказать ему об этом «событии века». Об этой сенсации всемирного масштаба, наверняка окрылившей фантазию царевича. Дав ему в жизни цель и указав путь к этой цели. В возрасте, наиболее восприимчивом к ярким впечатлениям, глубоко западающим в душу и остающимся в глубине сердца. Словно зазубренный наконечник гарпуна, который ни за что уже не выдернуть из раны, постоянно мучающий, напоминающий о себе и не дающий ни мгновения покоя. Ведь в 410 г. Аттиле было, скорее всего, от 14 до 18 лет. И с этого дня началось его длившееся, вероятно, 20, но никак не больше 24 лет, исполненное бесчисленных кровавых схваток восхождение к вершинам власти.

Столько же (или примерно столько же) лет, сколько и Аттиле, было к описываемому времени его главному сопернику и «заклятому другу» – Флавию Аэцию (варианты: Эцию, Этию, Аэтию)– последнему герою и оплоту гибнущей западной Римской империи. Выдающемуся полководцу и дипломату, трижды удостоенному консульского звания и вошедшему в историю с почетным прозвищем «последнего римлянина». Причем задолго до выхода в свет в 1937 г. исторического романа польского писателя Теодора Парницкого «Аэций, последний римлянин». Ибо еще Прокопий Кесарийский, восточно-римский историк времен «василевса ромеев» Юстиниана I Великого, писал в своей «Войне с вандалами»: «Было два римских полководца, Аэций и Бонифаций (вариант: Вонифатий – В.А.), оба исключительной доблести и по опытности в военном деле не уступавшие никому из своих современников. Хотя они не имели согласия в том, как вести государственные дела, оба они были одарены таким величием духа и такими выдающимися качествами, что если бы кто назвал того или другого последним из римлян, он бы не ошибся. Ибо вся римская доблесть окзалась сокрытой в этих мужах». Да и наш старый знакомый Иордан оценил по достоинству заслуги Аэция, неустанно отражавшего нашествия германцев и гуннов, натравливая их, попеременно, друг на друга: «Выносливый в воинских трудах, особенно [удачно] родился он для Римской империи».

Аэций обладал всеми характерными отличительными чертами человека последнего, закатного периода в истории Римской империи, блистая, так сказать, в лучах ее заходящего солнца. По сути дела, он даже не был римлянином по рождению. Ибо родился в «провинции Скифии» (Григорий Турский). А точнее – в иллирийском городе Дуросторе на Данубии-Истре. Известном впоследствии как Доростол, упорно, хоть и тщетно, обороняемый во II половине Х в. русским князем готского происхождения Святославом Игоревичем от войск восточно-римского василевса Иоанна I Цимисхия. Аэций не принадлежал к римской аристократии, не был отпрыском потомственной сенаторской фамилии. Отцом Аэция был Гауденций (или же Гаудентий), происходивший из местного знатного рода, удачно женившийся на богатой аристократке из Италии. Свою карьеру, приведшую его к высоким военным и гражданским чинам, Гауденций начал в должности начальника протекторов (телохранителей) римского полководца. Он нес службу в разных провинциях. Но особенно отличился при разрушении языческих храмов, по указу христианских властей Западной Римской империи, в Африке в 399 г. Около 420 г. (точная дата неизвестна) Гауденций, дослужившийся до чина магистра конницы («магистр эквитум»), погиб в ходе военного мятежа в западно-римской Галлии.

Как видим, Гауденций звезд с неба не хватал, но был честным служакой, хоть и не сделал блестящей военной карьеры. Имя Гауденция вошло бы в анналы римской истории даже не будь у него столь знаменитого сына. И тем не менее, быстрое продвижение по службе юного провинциала Аэция к величайшим почестям и самым высоким и ответственным должностям империи представляется удивительным подарком судьбы. Ибо в аналогичной ситуации, несомненно, находились и сотни других кандидатов. Ведь во всех римских провинциях подрастали сотни сыновей столь же усердных служак. Хотя сам «вечный» и «непобедимый» Рим давно уже не был тем, чем когда-то стал и чем пробыл так долго.

Главным достоинством молодого человека с берегов Данубия было его превосходное умение владеть оружием и лошадьми. Именно это качество особенно способствовало росту славы и известности Аэция. Что наглядно демонстрирует нам, сколь многому римляне к описываемому времени успели научиться у варваров. Ведь как у готов, так и у гуннов военные предводители были просто обязаны владеть в совершенстве клинковым и древковым оружием, ездить верхом и попадать стрелой и дротиком в цель лучше, чем все их подчиненные. Варварские военачальники были обязаны доказывать в непрерывных боях себе и другим, что они действительно – самые лучшие воины (уже в силу этой причины выживало так мало варварских царевичей).

Аэций был вполне на уровне этих требований, мягко говоря, несколько подзабытых к описываемому времени в Римской империи. Он вырос на беспокойной северной границе, под сенью римских валов и сторожевых башен, не зная чувства защищенности и безопасности, развращавшего и расслаблявшего жителей города на Тибре и других имперских метрополий. Характеризуя внешность и характер Аэция, Григорий Турский писал, со ссылкой на историка Рената Фригерида (чьи труды не сохранились): «Он был среднего роста, крепок, хорошего сложения, то есть не хилый и не тучный; бодрый, полный сил, стремительный всадник, искусный стрелок из лука, неутомимый в метании копья, весьма способный воин и прославлен в искусстве заключать мир. В нём не было ни капли жадности, ни малейшей алчности, от природы был добрым, не позволял дурным советчикам уводить себя от намеченного решения; терпеливо сносил обиды, был трудолюбив, не боялся опасностей и очень легко переносил голод, жажду и бессонные ночи». Из приведенной цитаты явствует, что особо ценимыми в Аэции, как и в других тогдашних римских ратоборцах, воинскими навыками были владение конем и метательным оружием (тогда как главными своими победами традиционная римская армия была, в свое время, обязана не конным лучникам или дротометателям, а тяжеловооруженной пехоте).

Однако же достоинство отца, вкупе с происхожденьем матери, сделали для воинственного юноши необходимым изучить, наряду с военным ремеслом, все те науки и искусства, которые полагалось знать всем римлянам из хороших семей. После же завершения Аэцием своего образования в его карьере наметились поистине поразительные параллели, с одной стороны – со Стилихоном, а с другой – с Аттилой, т. е. с двумя другими ключевыми фигурами описываемой эпохи.

Флавий Стилихон был, как известно, сыном «федерата»-вандала, дослужившегося в римской коннице (в которой издавна доминировали варвары – нумидийцы, галлы, батавы и др.) до высокого чина военного трибуна, и матери-римлянки. Т. е. германцем (по отцу), получившим, однако, римское воспитание и образование и ставшим, благодаря усердию, энергии и верности, полководцем собирателя римских земель императора Феодосия I Великого. Мало того: последний император единой Римской империи назначил Стилихона комитом доместиков («комес доместикорум»), т. е. начальником дворцовых телохранителей. Август Феодосий также женил его на собственной племяннице и приемной дочери Серене. И даже сделал Стилихона опекуном своего сына – будущего западно-римского императора Гонория. Отдав, т. о., в руки регента-германца судьбы Римской империи. Стилихон, этот отпрыск вандалов, переселившихся, вслед за готами, из Скандинавии, на европейский материк, вернул под власть западно-римского императора африканские провинции, тяготевшие к Константинополю. Он неоднократно одерживал победы над вестготом Аларихом в Греции и Италии. И, как уже упоминалось выше, наголову разбил при Фезулах, с помощью аланских конных латников и гуннских «кентавров» Улдина, бесчисленное германо-аланское войско «дикого» язычника-остгота Радагайса. Не зря римский стихотворец Клавдиан так восторгался Стилихоном, хитро ослаблявшим свирепые племена, пришедшие с Данубия, ставя в сражениях одно племя дикарей против другого. Дивиде эт импера! Разделяй и властвуй! Хороший варвар – мертвый варвар! В любом случае, к вящей славе и на пользу Рима, в битве одних варваров с другими должно погибать как можно больше варваров, кто бы ни победил в итоге. И ради этого римлянам, право же, не стоило жалеть ни золота, ни пышных титулов… Лишь смерть рано поседелого, под бременем забот и тягот воинской жизни, Стилихона от рук убийц, подосланных его подопечным Гонорием (с достойным лучшего применения усердием пилившим тот сук, на котором сидел), открыла Алариху путь на Первый Рим.