Горькая, безнадежная вьюга.

Они вроде как победили. Но какой ценой?..

Лехиной фотографии не было – худой крест завалился вправо, на него прикрутили медную дешевую табличку с криво выбитыми данными: фамилия, имя, отчество, дата рождения. Дата смерти. Первая гвоздика дрожала от ветра под его крестом.

Ника улыбалась с памятника – улыбалась широко и счастливо, и глаза ее горели теплым блеском, неиссякаемым и милосердным. Только вот Мишка теперь научилась различать в этих прекрасных глазах затаенную глубокую боль, которая никого к Нике и близко не подпускала. Мишка горько улыбнулась и коснулась пальцами гранитного памятника. Порой ей даже хотелось привезти на кладбище Шабаша, чтобы и он с Никой попрощался, но это было глупостью, а поэтому Мишка просто подкармливала огромного шаловливого пса.

Рустам. Еще один крест, толстый и массивный, с бледной выцветшей фотографией. На снимке Рустам был мелким и лопоухим, Мишка едва помнила его таким, но более поздних фотографий никто так и не нашел. Гвоздика легла и к этому кресту.

Чашечка, милая и неравнодушная Чашечка, которая вытирала им носы и прощала списанную домашку. Она ходила к учителям и умоляла о пересдачах, успокаивала плачущую Мишку, когда та впервые разочаровалась в любви… Обычный белый памятник, и Екатерина Витальевна на фотографии слишком серьезная, без привычной мягкой полуулыбки. Не такая Чашечка, неправильная… Чем дольше Мишка вглядывалась в ее черты, тем сильнее начинала находить что-то новое, тем больше смазывалось Чашечкино лицо в памяти, и она подумала с болью, что через несколько лет совсем забудет лицо своей учительницы.

Для Екатерины Витальевны Мишка приготовила сразу четыре гвоздики. Она помнила, как расцветало лицо учительницы, когда ребята на первое сентября таскали колючие букеты с огородов. Чашечка смеялась, ставила цветы в вазы и ведра, а потом крепко обнимала свою детвору… Они выросли и застыдились ходить с букетами, бросаясь фразами вроде: «Чашке и так нормально будет». Учительница стояла на линейке, крепко сцепив руки в замок, и с умилением наблюдала за первоклашками. Только Ника носила пушистые астры до самого конца, до самого их общего с Чашечкой конца…

Алые цветы казались пятнами крови на ноздреватом снегу.

– Простите, что теперь только так… – пробормотала Мишка, отводя глаза в сторону.

Максим. Он выигрывал для них все школьные соревнования, на спор переносил девчонок через лужи и всегда смеялся так, что даже Мишка смущенно улыбалась на задней парте. Ее первая безответная влюбленность. Еще один крест. Еще одна гвоздика.

– А я вот даже и не принес ничего, – сказал Витя, и Мишка обернулась.

Он сидел, сгорбленный и нахохлившийся, сунув руки в карманы, и смотрел на нее с каким-то непонятным выражением. Самое страшное началось потом, когда одноклассники перестали умирать, когда все стало ясно со Славиком и они впервые, освободившись от тягостного страха смерти, взглянули правде в лицо.

Взглянули в лицо Мальку, лежащему на больничной кровати. Взглянули в Верины ледяные глаза, на ее кривые глубокие шрамы… Вера долго молчала, не желая ни с кем разговаривать.

И каждый, каждый из выживших десятиклассников теперь знал, что все они могли спастись. Звонок Вити той ночью, когда Веру полосовали ножами и спицами… Мишка в мужском туалете, крепко держащая Малька за руку.

Они все могли выжить. И вот – ровные холмики могил, выгорающие венки и пластмассовые букеты.

Мишка села на лавочку рядом с Витей, прижалась к его теплому боку и замолчала, глядя на гвоздики. Светлое лицо согревало слабое солнце, но и этого было достаточно. Придя домой, Мишка заметит покрасневшую кожу и поймет, что это первый ее загар, не считая белой полосы от шапки.

В пуховике было жарко, и Мишка расстегнула воротник. Капали сосульки. Каркали грачи. Едва доносилась из наушников тяжелая музыка.

Тихо. Тепло.

Хорошо.

Они помолчали.

– Что про Славика слышно? – спросила Мишка чуть погодя. Витя пожал плечами:

– Мамка к ним ходила, помогала его матери. Славик в психушке. Говорят, долго еще не выпустят. Необратимые процессы, какое-то дегенеративное заболевание… У него шизофрению нашли, Миш.

– Но ведь это все не шизофрения. – Она обвела рукой могилы одноклассников и учительницы, вновь прочла надписи на табличках, заглянула в открытые лица на фотографиях. Поежилась, хоть спина и вспотела от духоты. Витя молчал.

Над ними пролетели стайкой воробьи. Небо скользило безмолвно и равнодушно.

– Ты правда думаешь, что это он?.. – спросил Витя, повернувшись к ней. Глаза его, повзрослевшие и печальные, казались глазами мудрого старика.

– Да. Он сам рассказал… Он рисовал их, монстров, которые убивали. Славик мне даже показывал… моего. Рот, черный рот с гнилыми зубами. Просто рот, и больше ничего. Сказал, что оно убьет меня этой же ночью.

– Я все равно не могу в это поверить, – выдохнул Витя и, покопавшись в телефоне, выключил музыку. Сжал пальцами виски. – Это ведь такой бред…

– Думай что хочешь, – сказала Мишка. – Если у тебя есть версии получше, верь в них. Я верю в эту. Это никак больше не объяснить…

– Почему он остался в живых? – спросил Витя, и этот вопрос стал самым главным вопросом в их жизнях. Они ломали головы, они просыпались с этой мыслью и засыпали, думая, почему Славик не умер той ночью.

– Я думаю, они пришли к нему.

– Они?..

– Да. Все монстры, которых он нарисовал. Я пообещала ему тогда, что эта огромная ненависть в итоге станет слишком большой и сожрет его самого. Он расхохотался мне в лицо. Но я думаю, что это все-таки случилось.

– Почему?..

– А почему вставали его рисунки? Почему он, научившись оживлять бумагу, решил поубивать всех к чертовой матери? Почему он рисовал и рисовал их, не в силах остановиться, даже когда обиды остались позади? Я ничего ему не сделала. Но он хотел убить и меня. Слишком много ненависти, он не справился, не удержал ее в руках.

– Ты так говоришь, будто и правда знаешь…

– Может, это бред, я не уверена в этом… Но я знаю, что он творил еще большее зло, чем равнодушие в нашем классе. Они ведь все такие, классы, в любом другом городе, куда ни плюнь. Равнодушие – это мы, и оно повсюду, будто тьма, будто чернота…

Витя притих, чутко прислушиваясь к каждому ее слову. А Мишка, будто устав молчать всю свою жизнь, говорила и говорила, горячо и с убеждением, будто хотела заставить поверить в это даже низенькие холмы на могилах у одноклассников.

– Сейчас дружбы почти не осталось. Мне мама рассказывала, как они раньше общались в школе, как в походы ходили, сценки ставили, сливу рвали на заброшках… Мы не такие. Но бороться злом со злобой – это худшее, что только можно придумать.

– Это-то ясно… Но что дальше? Славик просто сошел с ума?..