– Мое место здесь. Да, проблемы у меня сейчас есть, но я справлюсь с ними. В моей жизни приходилось решать задачи и посерьезнее. Были большие неудачи. Но меня это никогда не останавливало. Бежать из страны я не собираюсь. Суетиться, спасая свою шкурку, не намерен. Как меня будет уважать моя жена, если я струшу? Будет ли чувствовать опору в человеке, бегущем от опасности? И что будет с нашей страной, если под натиском публики алчной и мерзкой побегут все приличные люди? Еще одного такого исхода Россия просто не переживет. Я буду биться и сражаться. Иначе жизнь моя лишится всякого смысла.

– Не хочу поучать вас, Иван Григорьевич, но поверьте мне на слово, как человеку, пожившему на этом свете чуть больше вашего. Главный смысл жизни кроется именно в построении семейного счастья. Горе человеку, который осознает это слишком поздно. А что касается чувства страха, то не испытывают его только, простите меня, дураки, – огрызнулся Николай Петрович, вытирая лоб носовым платком. – Я призываю вас не убегать от опасности. Задуматься над тем, как избежать ее, – ваш долг перед будущей женой. Перед будущими детьми, наконец, – уж коли вы их себе напланировали. Скажут ли они вам спасибо за жизнь на пороховой бочке? Слышал я, что и ваш предок был наивным упрямцем, за что был награжден пулей в лоб. Кроме того, дорогой мой Иван Григорьевич, не вижу я свою дочь женой революционера, гордо следующей за мужем на эшафот. И не хочу видеть! Счастье – это не когда умерли в один день, это когда прожили долго. Маргарита девушка молодая, неопытная, ввергнуть ее в пучину ничего не стоит. Особенно сейчас, когда она совершенно ослеплена любовью. А что – если разлюбит и прозреет?

– Надеюсь, что не разлюбит, – невозмутимо отвечал будущий зять. – И на баррикады я ее звать не собираюсь. Да и сам не хочу. Человек я спокойный, даже немного занудный, как мне кажется. Все, чего я хочу, – это тихой семейной жизни. А что касается моего прадеда – трудно у нас в России найти человека, один из предков которого не получил пулю в лоб. Те времена, слава Богу, прошли безвозвратно. И зачем мне ехать куда-то за счастьем, если мое счастье здесь, в Вольногорах? И что мне Лондон? Я и в Москву, Гермесово царство, и в Петербург ни за какие коврижки не поеду.

– И будете жить здесь как на вулкане, постоянно отбиваясь от атак, тратя на это свою жизнь и здоровье. Разве это та жизнь, которой вы с Маргаритой достойны? Отчизна, дорогой Иван Григорьевич, там, где любят нас. А не там, где гнобят почем зря и сживают со света.

– К сожалению, с вашим суждением согласиться никак не могу.

– Это не мое суждение, это Лермонтов сказал что-то в этом роде. Но это я так, к слову, – не без удовольствия съехидничал Николай Петрович, целомудренно улыбнувшись. Собственно, это был первый, пускай и мизерный, повод для удовольствия за все это пасмурнейшее утро.

– Пускай Лермонтов, Пушкин или Сухово-Кобылин. Сути дела это не меняет. Для меня Отчизна – это наше Заречье. Хотя и вырос-то я вдалеке от этих мест. Русский провинциальный город – лучшее место для семейной жизни. В крупных городах родители и дети отгорожены друг от друга многочасовыми пробками, разными опасностями и ненужной суетой. Там нет естественной среды для взращивания ребенка. Если мы хотим, чтобы российское население прирастало не за счет внешней миграции, единственная надежда – поднимать малые города. А если политики надеются, что житель малого города, переехавший в столицу, чтобы выжить, начнет заводить детей, они наивные люди. Впрочем, не будем углубляться в политику. Что касается меня, не хочу я отсюда никуда уезжать. Значит, и не поеду никуда, – подытожил он.

– И куда ты, Ванечка, ехать собрался? – в комнату вошла улыбающаяся Маргарита, которой сидеть в одиночестве в такой замечательный момент жизни совершенно не хотелось. Вошла опять не вовремя. И по-прежнему глухая, невосприимчивая к переживаниям любящего отца.

К неудовольствию Николая Петровича, она обняла и несоразмерно нежно поцеловала своего будущего мужа. Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом! Себя винить было категорически не в чем. Он сделал все, что от него зависело. Увы, не все зависело от него.

Продолжать разговор дальше было бессмысленно. И бесперспективно. «Зять Иноземцев, – вертелось в голове у профессора Северова. – Ну не звучит, совсем не звучит. Да, а как же Кейп-Код?»

Узнав, что новость о помолвке Маргариты и Ивана Григорьевича разглашению подлежит, довольная Дуся тут же выбежала из дому. Вскоре по хоженой тропе засеменила вездесущая Нюра. И не было ничего удивительного в том, что через полчаса весь город обсуждал скорую свадьбу хозяина вольногорского курорта, ища невидимые глазу связи между этим приятным событием и расцарапанным лицом невесты.

Впрочем, эти досужие домыслы мы пересказывать не будем.

Одним из первых заявился поздравить счастливого отца невесты Дмитрий Иванович Цариотов, квартировавший по соседству. Пропустили, как полагается, по маленькой: профессор – живительной калгановой настоечки, а гость прихватил с собой по случаю мерзавчик с беленькой. Поначалу Дмитрий Иванович пасмурному настроению Николая Петровича подивился, а потом позволил себе слегка поехидничать. Весело хохотнул и проговорил с растяжечкой интригующим тенорком:

– Малые детки не дают спать, а большие не дают дышать. – Сыпанул-таки по-дружески соли на свежую, дымящуюся рану. А потом еще добавил с аппетитной улыбочкой:

– Тут уж ничего не попишешь. С кем бес веревочкой связал, с тем и будет жить. Да не убивайтесь вы так! Я вам прямо скажу: лучшего мужа, чем Иван Григорьевич, Маргарите Николаевне днем с огнем при всем желании не сыскать.

– Лучше, хуже. Оба они лучше.

Николай Петрович находился в таком величайшем и тяжелейшем смятении, что не излей он тот час же свою душу, непременно помер бы на месте. Спору нет, объект для излияний был выбран не столь удачно, но тут уж выбору не было.

– Поймите меня правильно, друг мой. Я глубоко, искренне уважаю Ивана Григорьевича, многим ему обязан. У него множество всяческих достоинств и добродетелей. Не мне вам говорить об этом – сами лучше меня знаете. Но моей Риточке-то он совсем не пара. Подумать только, на целых двенадцать лет старше! Это просто какой-то порочный союз получается. Сущий мезальянс.

– Не берите в голову, Николай Петрович, – проговорил Дмитрий Иванович, сменив ернический тон на доброжелательно-задушевный. – Сами разберутся. Коли суждено быть вместе, тут уж ничто им не помешает, даже ваше отцовское вмешательство. А если нет, то проблема сама собой и разрешится.

– Ой как бы хотелось, чтобы разрешилась, – мечтательно отвечал профессор Северов, потягивая калгановую настоечку, которая уже начала обогревать и успокаивать его разнервничавшийся организм. На его губах задрожала робкая, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще продолжали блестеть скупые слезинки.

Солнце в тот день светило совсем по-весеннему. Сколь ни сурова зима в краях, что севернее нашей парадной столицы, но и ей приходит конец. Снег, которому долгие зимние месяцы не было ни конца и ни края, вдруг потемнел, обмяк и за три последних дня марта просел вполовину. А вот лед на реке, хоть и блестел как будто потеплее, но все еще стоял, держался, упорствовал.