Жанетт села в машину и отправилась туда, где по-прежнему оставалась ее жизнь.

В ожидании, пока фон Квист окажется доступен, Жанетт читала все, что ей попадалось, об обезболивающих препаратах вообще и о ксилокаине в частности.

В половине одиннадцатого ей наконец удалось дозвониться до прокурора.

– Почему ты так упорствуешь? – начал он. – Насколько мне известно, ты не имеешь к этому делу никакого отношения. Им занимается Миккельсен. Или я ошибаюсь?

Жанетт рассердил его начальственный тон.

– Да, это так, но есть кое-какие моменты, в которые мне хотелось бы внести ясность. Меня интересует кое-что из сказанного им на допросах.

– Вот как, и что же именно?

– Прежде всего его утверждение, будто он знает, как можно купить ребенка. Ребенка, которого никто не станет разыскивать и которого за плату можно устранить. Потом я хотела бы выяснить у него еще пару вещей.

– И что конкретно?

– Убитых мальчиков кастрировали, и их тела содержат болеутоляющий препарат, используемый дантистами. Карл Лундстрём имеет довольно радикальные взгляды по поводу кастрации, и вам наверняка известно, что его жена зубной врач. Короче говоря, он представляет интерес для моего расследования.

– Извини, конечно… – Фон Квист откашлялся. – Но, на мой взгляд, это звучит очень туманно. Ничего конкретного. Кроме того, тебе неизвестно одно обстоятельство. – Он умолк.

– Вот как, и чего же я не знаю?

– Что он во время допросов находился под воздействием сильных препаратов.

– Да, но это ведь не оправдывает…

– Милочка, – перебил ее прокурор, – ты же не знаешь, о каких препаратах идет речь.

От его снисходительного тона Жанетт буквально закипела от ярости, но поняла, что необходимо сдержаться.

– Да, верно. О каких же препаратах идет речь?

– Тебе что-нибудь говорит название “ксанор”? Жанетт задумалась:

– Нет, пожалуй, я не могу…

– Я это понял. Иначе ты не стала бы принимать высказывания Лундстрёма всерьез.

– Что вы имеете в виду?

– Ксанор – это препарат, который заставил Томаса Квика[56]признаться почти во всех когда-либо совершенных и нераскрытых убийствах. Если бы его спросили, он, вероятно, взял бы на себя также убийства Улофа Пальме и Джона Кеннеди. Или даже геноцид в Руанде. – Фон Квист захихикал над собственной шуткой.

– Значит, вы полагаете, что…

– Что тебе нет смысла продолжать в этом копаться, – перебил он. – Вернее, я запрещаю тебе продолжать копаться.

– У вас есть на это право?

– Безусловно, и я уже поговорил с Биллингом. Жанетт трясло от злости. Если бы не надменный тон прокурора, она, возможно, смирилась бы с его решением, но теперь его тон лишь укрепил ее решимость действовать вопреки. Пусть Лундстрём был накачан какими угодно препаратами, сказанное им слишком интересно, чтобы это отбрасывать.

Она не сдастся.

Мрачный грозовой дождь барабанил по медной крыше “Мюнхенской пивоварни”[57], и яркие молнии периодически освещали залив Риддарфьерден.

Во время обеда София Цеттерлунд решила, что лучший способ очистить мысли – прогулка по кварталам вокруг площади Мариаторгет. Кроме того, у нее начинала болеть голова.

Воздух был теплым, и после утреннего ливня над залитой солнцем площадью поднимался пар.

Слева от бронзовой статуи рыбачащего бога Тора несколько пожилых мужчин собрались сыграть партию в петанк, а на газоне кое-где лежали люди на пледах. Выхлопные газы от машин с улицы Хурнсгатан смешивались с пылью гравиевых дорожек, отчего дышать было трудно.

Она свернула за угол и поднялась к церкви Мариачюркан.

Двадцать минут спустя она вернулась к себе в приемную.

Головная боль усилилась, и София пошла в туалет, сполоснула лицо и приняла две таблетки тройчатки, надеясь, что этого хватит, чтобы вновь обрести силы.

Она отперла сейф под письменным столом, достала документы о Карле Лундстрёме и принялась их перечитывать, чтобы освежить память.

Из ее заключения следовало, что во время бесед в целом не проявилось ничего такого, что могло бы обусловить необходимость принудительного психиатрического лечения. Свою позицию она мотивировала тем, что высказывания Карла Лундстрёма основываются на идеологических убеждениях, и поэтому рекомендовала для него тюремное заключение.

Однако к ней едва ли прислушаются.

Все указывало на то, что суд первой инстанции постановит поместить Карла Лундстрёма в лечебницу. Считалось, что, поскольку во время допросов и обследования в Худдинге он находился под воздействием ксанора, ее заключение не может быть положено в основу судебного решения.

Иными словами, ее беседу с ним признали недействительной.

Суд видел в нем только жалкого, растерянного человека, а София пришла к выводу, что сказанное Карлом Лундстрёмом не было выдумано под воздействием препаратов.

Позиция Лундстрёма заключалась в том, что истина известна только ему. Он был убежден в праве сильного – и, соответственно, в собственной привилегии – совершать насильственные действия в отношении более слабого индивида. Он высоко почитал свои качества, гордился ими.

Она помнила, что он говорил.

Его высказывания представляли собой единую долгую защитительную речь.

“Я не считаю, что поступал неправильно, – говорил он. – Всему виной современное общество. Мораль осквернена. Влечение существовало испокон веков. В словах Господа не содержится запретов против инцеста. У всех мужчин присутствует то же желание, что у меня, извечное желание, связанное с их полом. Об этом говорили еще пентаметром. Я создан Богом и действую по его поручению”.

Морально-философские и квазирелигиозные отговорки.

Она могла лишь констатировать, что убежденность Карла Лундстрёма в собственном величии делает его очень опасным человеком.

Человек, считающий себя высокоинтеллектуальным.

Демонстрирует сильный дефицит эмпатии.