— Хоть бы он увидел, — сказала Руженка и бровью не повела, — хоть бы раз увидел, как я ловко покупаю продукты… О нашем замысле, — обратилась она ко мне, когда мы остались вдвоем, — никто не догадается, ведь это задняя мысль. — И она сказала, что в школу я тоже хожу с мыслями, о которых никто не догадывается, и если я хочу, то могу не ходить в логово, а подождать на улице. Руженка схватила большую хозяйственную сумку, и мы пошли.

Был сырой субботний вечер. От фонарей на тротуары падали тусклые желтые пятна. В магазинах, все еще открытых и полных различными товарами, тоже горел свет, который сливался на улицах со светом фонарей.

— Здесь, — показала она мне на одну витрину, — продают кило масла за двенадцать крон. Ведрал продает кило масла за четырнадцать. Но этот обдирала и кофе продает дороже. Ладно, мы ведь идем в другое место. — И Руженка отошла от витрины.

Мы прошли через лабиринт улиц со странными домами и особняками, в которых расположились посольства иностранных государств, прошли мы и мимо совсем пустых, запущенных особняков, где находятся какие-то музеи, например музей кондитерских изделий или детских игрушек, или разные чудные учреждения, как, например, учреждение по восстановлению былой красоты, — я от всего этого совсем ошалел. А потом, миновав этот лабиринт, мы подошли к аркаде, которая началась сразу за особняками и была такая длинная, что ее едва было видно от одного конца до другого. Под арками находились лавки, где продаются ангорские и сиамские кошки, канарейки, черепахи и аквариумы, лавки с керамическими изделиями — горшками, мисками, тарелками, с разными заморскими пряностями — перцем, анисом, можжевельником, корицей. В том месте, где начиналась аркада, цветочник продавал бутоны роз, а в конце ее турок продавал мед и сладкий рахат-лукум. Когда мы еще только приближались к аркаде, Руженка посмотрела на один погасший газовый фонарь, который стоял недалеко от нас, и сказала:

— Она носит черную хозяйственную сумку, и никто не знает, что в ней находится. А в том, как она одета, по словам Коцоурковой, есть доля правды. На ней черная юбка, которая совсем не юбка, а перепонки, крылья у нее сложены под руками, и она делает вид, что это зонтик, на голове черный платок, но и он едва ли настоящий, а шаль, в которую она кутается, настоящая. Это обычная вязаная шаль, какая продается фирмой «Чех», — утверждала Руженка. — Но если вместо бахромы там щупальца волосатых привидений, то у «Чеха» такую не продают. Шали с привидениями он не держит.

Мы подошли к аркаде, под сводами было довольно оживленно, но дело шло к вечеру — издалека слышалось мяуканье кошек и свист канареек, и Руженка сказала:

— Интересно, боятся ли ее продавцы, когда она приходит к ним за покупками. Почтальон, наверное, ее не боиться, — прибавила она, но тут же передумала и сказала: — Почтальон к ней, наверно, не ходит. Не потому, что боится, а потому, что никто не пишет. Она тоже… — Руженка стала говорить тише и оглянулась. — У нее ведь никого нет… Конечно, никого у нее нет, — кивнула она после раздумья, — нет ни родственников, ни друзей, разве какой-нибудь призрак, если позовет его вечером. Но позвать призрак — все равно, что не позвать никого, по крайней мере я так думаю. Как с ним говорить, с призраком? — засмеялась она. — Ничего из этого не выйдет. Это все равно, как если бы я разговаривала сама с собой. Ох… — вздохнула она, — это одиночество! А что, собственно, есть у того человека…

Мы были у входа в аркаду, там стоял цветочник, оцепенелый и неподвижный, будто это был не человек, а восковая фигура; на лотке перед ним лежали бутоны роз — сейчас, вечером и почти еще зимой! Это было удивительно… Но Руженка направилась чуть дальше, где под газовым фонарем в небольшой толпе людей какой-то человек продавал ботинки. Потом мы пошли под аркадой, освещенной желтыми фонарями. Руженка осматривала все. У прилавка с посудой она сказала:

— Посуда нам не нужна, этого у нас слишком много.— На минутку она остановилась возле кошек и канареек и тоже сделала заявление: — Кошку в квартире я не хотела бы держать, кошку — нет, а попугая я бы купила. По крайней мере хоть кто-нибудь да разговаривал бы у нас в доме. — Потом мы подошли к бабкам, которые продавали пряности, и тут Руженка вдруг остановилась надолго. — Нужно что-нибудь купить, раз я пошла за покупками, и масло за двенадцать крон я не взяла, — воскликнула она, — не возвращаться же домой с пустой сумкой! — И тут она сказала, чтобы я знал, как она делает покупки. — Человек должен быть быстрым и ловким… — зашептала она, — купим вон то. — Руженка остановилась возле сгорбленной морщинистой бабки в черном платке, в большой черной юбке, сшитой из кусков, в платке, по краям которого висела бахрома, и с зонтиком, сложенным и висящим на руке. Руженка купила у нее пакетик перца. — Ну вот, покупки мы сделали, — сказала она, бросив пакетик в большую хозяйственную сумку.— Пожалуйста, это стоило меньше кроны… А теперь мы можем идти.

Я был страшно удивлен.

— Мы, в самом деле, к ней пойдем? — спросил я, когда мы подошли к концу аркады, где стоял турок и продавал мед и рахат-лукум. — К этой волшебнице? — Но Руженка посмотрела на меня и покачала головой.

— Мы идем не к волшебнице, а к предсказательнице.

— Предсказательница разве это не та волшебница? — спросил я, когда мы прошли мимо жандарма, и совсем от этого одурел. — Так это не она?

— Нет, это совсем другая особа, — ответила Руженка.

Потом мы дошли до угла желтого дома с табличкой. Мы были на месте.

— Так я туда пойду, — застонала Руженка, стоя под ободранной заржавевшей табличкой предсказательницы, до которой едва достигал свет газового фонаря… — Так, значит, я туда иду. Нужно все испытать, ничего не поделаешь… — Потом она посмотрела на меня — я стоял словно статуя, она воскликнула, чтобы я стоял там, где стою, — значит, под табличкой, и никуда не ходил. Если она долго не будет возвращаться, то я должен побежать к полицейскому