– У себя-то больше троих мне не разместить – тесновато будет. Хотя кто знает, сколько гостей пожалует?.. Только бы дорога вконец не раскисла, – беспокоился Сергеич.

Как назло, в последние дни октября погода в Момырях (да чего там в Момырях, по всей области) испортилась. Холод, ветер шквалистый и дождь.

– Э-э-эх, опять душевые установки заработали. К утру дорогу точно развезет, – вдохнул Беляков, глядя, как поливает за окном, – по такой-то сырости какая у нас с тобой охота будет?

В ответ ему донеслось шумное сопение – лежащая на подстилке у двери собака подняла на хозяина сонные слезящиеся глаза и привычно заработала коротким хвостом.

Беляков встал, прошелся по кухне, взял из корзины березовое полешко, подбросил в печку, подошел к собаке и погладил ее курчавый бок – мягкая золотистая шерсть уже кое-где повылезла. Старость – она ведь и животину не красит. Глядя на Белякова, спаниелиха попыталась привстать, но тот ее остановил:

– Отдыхай, старушка, отдыхай. На сегодня мы с тобой все дела переделали.

Тотчас сообразив, что у хозяина потребности в ней сейчас нет, спаниель послушно прикрыл глаза и погрузился в сон.

Собаку звали Чарой, кличку дали в питомнике МЧС, ей было тринадцать лет, последние три из них она жила у Белякова. Умная, послушная, ласковая, она была отличной служебной собакой – кстати говоря, с особыми заслугами, на Гурьянова после взрыва пятерых спасла. Когда Чаре подошел срок списания, Сергеич, договорившись с кинологами, взял ее к себе и всей душой к ней привязался.

Беляков придвинул к себе журнал по рыболовству, но чтение не задалось – от жаркой печки стало клонить в сон. Он и сам не заметил, как, уронив голову, закемарил прямо за кухонным столом. Разбудила его Чара: ткнувшись мордой в его руку, она заскулила.

– Ты чего, старушка? – Еще толком не проснувшись, он вскочил со стула и вперился взглядом в висевшие на стене старые ходики. Было ровно восемь вечера.

Вдруг с улицы донесся столь непривычный для Момырей звук автомобильного двигателя.

– Это что-то новое! – с удивлением произнес Беляков и отдернул на окне занавеску.

Снаружи было черно, ни зги не видать. Единственный на деревню фонарь у клуба и тот не горел. Впрочем, через минуту Беляков прислушался к истерически буксующему мотору и без всякого фонаря догадался: на центральном момыревском хайвее застряла машина.

* * *

Их было двое – парень и девушка, совсем молодые, хотя в темноте особо не разглядишь. Когда Беляков подошел, парень, продрогший и облепленный грязью, похоже, уже выбился из сил.

Сергеич, прихвативший с собой несколько досок, коротко поздоровался и подложил их под колеса. Чара тоже подошла, по-хозяйски обнюхала незнакомцев, но, услышав «фу» и «гулять», удалилась.

– Не бойся, не укусит, она смирная, – объяснил Беляков девушке и велел ей сесть на водительское место. – Педаль-то найдешь?

– Я десять лет за рулем, – отозвалась та.

– Ну, что? В раскачку? – Сергеич встал на изготовку рядом с парнем.

Тот кивнул.

Через пятнадцать минут «Тойота»-седан, которая оказалась не такой уж тяжелой в отличие от Сергеичева джипа, была на безопасном участке дороги.

– Спасибо вам большое. – Девица выглянула из машины.

– Да-да, спасибо тебе, мужик, выручил, – обрадовался парень и полез в карман за деньгами.

– Не надо, ребят, дело житейское, с кем не бывает, – с улыбкой отказался Беляков, которого разбирало любопытство. – Ты лучше скажи, куда вы в такую погодку да на ночь глядя? Каким ветром-то в нашу глушь занесло?

– Да мы… туда… – парень кивнул в сторону железного забора, – к Марине.

– Вот это да! К Марине? – опешил Глеб Сергеевич. – Так она уж сколько лет здесь не объявлялась.

Про большой кирпичный дом, обнесенный железным забором, Беляков узнал еще до материной смерти. Приехал как-то в Момыри ее навестить, а тут, глядь, на краю деревни у самого березняка рабочие терем возводят. Потом, понятное дело, старухи ему всякого про этот терем понарассказали. Говорили, что в 98-м году дом начала строить некая Марина, что она и есть хозяйка, «шибко важная такая, красивая, все на машине с шофером приезжала и ни с кем не здоровалась». Вскоре Марина пропала, и появился прораб-татарин, тоже важный, но с деревенскими все же здоровался. Два года, пока дом строили, он рабочими командовал и выволочки им устраивал. А когда закончили, то и татарин пропал. Вместо себя он сторожа оставил, немого. Тот дом сторожил, сторожил, а прошлым летом помер.

В свете фар мелькнула Чара.

– Да я вообще-то в курсах, Марина родственница мне, это она просила съездить дом проведать. Если не веришь, вон, ключи могу показать, – помявшись, начал объяснять парень и оглянулся на свою спутницу. – Понимаешь, в такую глушь одному вроде в лом тащиться, а тут… дело-то молодое.

Глеб Сергеевич усмехнулся:

– Чего ж не понять, и за домом приглядеть… – Он не договорил: пробегая мимо автомобиля, Чара вдруг резко остановилась, замерла и, сделав стойку, залилась звонким лаем.

– Ой! – взвизгнула девица и юркнула обратно в салон. – Уберите собаку, я их боюсь. А говорили, что смирная!

Удивленный поведением Чары, Беляков крикнул:

– Ты чего, старушка? Что с тобой? Ну-ка, фу!

Девица закапризничала:

– Миш, ну мы поедем или как? Я вся замерзла!

Парень виновато улыбнулся и сел в машину.

А Сергеич, махнув рукой на прощание, прихватил Чару за ошейник и двинулся домой, по дороге выговаривая собаке за плохое поведение.

– Вот ответь мне, Чара, чего ты на соседей брехать-то вздумала? Совсем ты у меня старая стала…

Подмосковье, пос. Болшево. Наши дни

На веранде было тихо и пахло валерьянкой, тишину нарушала лишь тяжелая поступь Торопко. В раздумье он ходил взад-вперед, меряя шагами пространство. Ему стоило невероятных усилий пресечь всю эту бестолковую истеричную суету, рыдания, крики, слезы, которыми, как известно, делу не поможешь.

«Нет, тут нужна ясная голова и четкий анализ».

Не прошло и полутора часов, как ему позвонила Раиса Даниловна (ни Ольга, ни Нина в тот момент связно говорить не могли) и обрушила на него поток страшной сумбурной информации. За это время Валерий Петрович успел не только до них доехать и осмотреть труп Люси, но и вызвал полицию. Не мог не вызвать – характерные гематомы на шее покойной у него, как у профессионала, вызвали серьезные сомнения: возможно, Рыжей Люсе умереть помогли. Потом приехала следственная группа, и он, приняв удар на себя, ответил на все интересующие полицию вопросы. Скрепя сердце пришлось соврать – Торопко сообщил, что обнаружил тело сам. Да, на юридическом языке это называется… впрочем, неважно. Главное, про похищение мальчика он не сказал им ни слова! Об этом просила Ольга, это было ее решение, ее выбор.