Андрюшка скрипнул зубами:

— Когда ты услышишь о бароне фон Зеемане, знай, что это я. С этим бароном ты познакомишься в обществе, а пока мы должны надолго расстаться… вплоть до дня встречи, определить срок которой я точно еще не могу. Потом ты станешь моей женой, и уж этому браку не помешает ничто. Я задумал новый план, еще смелее и отчаяннее прежнего, но он лучше выполним, чем первый… Поцелуй же меня в последний раз… до нашей первой новой встречи, и я буду всегда чувствовать на своих губах этот поцелуй…

И вдруг ловким движением юноша сорвал разом и шляпу, и парик, и баки, и очки и снова при ярком блеске луны предстал тем же чарующим красавцем, один вид которого с первой минуты наполнил сердце Елены Николаевны такой дикой, всепоглощающей страстью. Она откинула вуаль, и они слились в долгом, долгом поцелуе.

Несколько дней спустя двое прохожих столкнулись около фонаря пустынной улицы, и один из них, схватив другого за горло, выхватил револьвер.

— Ага, ты опять на моем пути! — воскликнул тот, который держал за горло.

Второй испускал хрип.

Но, однако, прежде чем рассказать про развязку этой сцены, мы объясним, кто такие ее действующие лица.

После того как во второй раз граф Павел Радищев был схвачен вместо своего двойника, в душе его выросла решимость так или иначе покончить с отравителем своего спокойствия.

И он решился идти навстречу опасности, ежеминутно готовый к обороне.

Для этой цели, то есть ради встречи с двойником своим и незаконным братом, он стал нарочно посещать самые глухие улицы.

Имея в кармане всегда два револьвера, он твердо надеялся на случайность и ее счастливый исход.

Об этом решении и таинственных прогулках он, конечно, не сообщил ни невесте, ни матери, ни баронессе фон Шток, у которой он теперь жил.

И вот однажды, идя от невесты домой далеко за полночь, он выбрал нарочно самую пустынную улицу.

Надежда на фатальную встречу не покидала его.

На этот раз он шел, однако, против обыкновения погруженный в размышления, совершенно далекие от искомой опасности. Он думал о близости дня свадьбы и о том, какая славная и редкая девушка его невеста.

Как тепло говорили они сегодня о будущем, как много сулило оно им теперь счастья, если бы не облако этого двойничества. «И что ему теперь нужно от меня? Неужели заместить меня собою? Но в настоящее время это невозможно, главное (о, если бы он знал!), невозможно потому, что я отметил себя».

И действительно, на другой же день после истории в участке граф Павел, вернувшись домой, вдруг набрел на следующую оригинальную мысль. Запершись в комнате, он наколол на груди свое имя, и притом такими витиеватыми буквами, с которыми могла конкурировать только каллиграфическая виньетка.

Затем он впустил в свежие наколы тушь и тем сделал надпись вечной.

Дня через два, когда общий вид раны мог считаться прочным, он отправился к фотографу и, рассказав ему обо всем подробно, просил снять фотографию и тогда только, по возвращении домой, рассказал всем о своей выдумке.

Этим, по крайней мере по его мнению, он мог раз и навсегда в случае недоразумения разрешить вопрос о двойничестве.

И вот когда он шел по пустынной улице, около фонаря кто-то схватил его за горло и сжимает сразу так, что у него мутится в глазах.

Потом горло его выпускается, и взамен этого прямо ко лбу приставляется холодное дуло револьвера.

Он не теряет, однако, присутствия духа, опускает руку в свой карман и, тоже выхватив револьвер, моментально приставляет его ко лбу противника, одновременно осознав, что этот противник, хотя по виду и ничего не имеющий с ним общего, тем не менее он.

На несколько секунд оба врага впились друг в друга глазами и как бы оцепенели.

— Опусти револьвер, — первым сказал Павел Радищев, — и скажи мне, что тебе от меня надо, неужели только одной моей смерти?

Андрюшка, подчиняясь повелительному и смелому голосу юноши, исполнил его приказание. Оба револьвера опустились разом.

— Чего я хочу? — глухо спросил Андрюшка. — Изволь, я тебе скажу, но отчего ты не спрашиваешь у меня, кто я такой?

— Я догадываюсь безошибочно.

— То есть?

— Ты Андрей Курицын, мой двойник и брат, я вижу даже при свете фонаря следы грима на твоем лице…

— Ты угадал, это я.

— Да, я угадал это и потому еще, что ты бросился на меня, тогда как никому, кроме разве разбойника или вора, это не пришло бы в голову, но тебя я считаю просто обиженным человеком, брат…

— Что? Что ты сказал? Повтори! Ты, кажется, назвал меня братом… Ты, кажется, смеешься надо мной, граф, или, может быть, трусишь и хочешь подкупить меня этим обращением?

Павел презрительно улыбнулся:

— О, если тебе нужна моя жизнь, отойди на пять шагов и давай стреляться… по правилам дуэли, но только помни одно, что смерть моя не принесет тебе счастья, я сам себя отметил так — отметка эта известна всем меня окружающим, — как ты не сможешь подделать… помни это. Теперь мы двойники только по лицу, но для каждого всегда найдется полнейшая возможность различить нас. Наконец, твой сообщник, наш отец, умер в заключении. Он перочинным ножом перерезал себе горло…

— Все это меня мало касается, — мрачно перебил Андрюшка, — я оставил уже мысль об извлечении выгоды из нашего сходства… У меня теперь другой план… Если я схватил тебя за горло и готов теперь сейчас же убить, то ради того, чтобы избавиться от тебя, как от врага своего, который будет меня преследовать… Если же ты поклянешься в том, что ты лично оставишь свои попытки уничтожить меня, я тебе клянусь в том, что я больше не стану на твоей дороге…

— Мне жаль тебя, — тихо сказал Павел и, повернувшись спиной, прибавил: — Клянусь!

Затем он быстро скрылся во мраке, между двух тусклых и далеко отстоящих друг от друга фонарей.

Андрюшка долго в угрюмом раздумье глядел ему вслед.

На душе его было смутно. Последние слова брата и оскорбили, и тронули его.

Теперь впервые он почувствовал, что этот удаляющийся человек не совсем чужой ему, точно так же, как и тот заключенный, зарезавшийся в тюрьме, которого Павел только что назвал их отцом.

Но вдруг глаза юноши вспыхнули прежним зловещим огоньком, и это было в ту минуту, когда в порочной душе его угасла навсегда последняя искорка добра. Он нахлобучил шляпу и быстро пошел в сторону противоположную той, куда скрылся Павел.

Расставшись с Павлом, Андрюшка прошел длинный забор и остановился на углу двух пересекающихся улиц, у ворот громадного каменного дома.

Напротив светились окна мелочной лавочки, и в полосе света, бросаемого ими, виднелась мирно беседующая группа, состоящая из двух дворников.