Он начал с исторических штудий. Бомбейцы, надо сказать, все поголовно страдают некой расплывчатостью памяти; спроси любого, сколько лет он занимается тем или иным бизнесом, и он ответит: «Очень много лет». – «Понимаю, сэр, а давно построен ваш дом?» – «Давно. В старые времена». – «Ясно; а ваш прадедушка, когда он родился?» – «Ну, это совсем глубокая древность. Зачем вы спрашиваете? Прошло и быльем поросло».

Записи хранятся, перевязанные ленточками, в пыльных каморках, и никто никогда в них не заглядывает. Бомбей, сравнительно новый город в древней-древней стране, не испытывает интереса ко вчерашнему дню. «Поскольку сегодня и завтра – конкурентные области, – рассудил Авраам, – имеет смысл сделать первое вложение в то, чего никто не ценит; то есть в прошлое». Он потратил много времени и денег на пристальное изучение видных семейств, на разнюхиванье их секретов. Изучая историю «хлопковой лихорадки», или «мыльного пузыря», 1860-х годов, он увидел, что многие магнаты в этот период дикой спекуляции понесли большие убытки и были чуть ли не разорены, вследствие чего потом их действия отличались чрезвычайной осторожностью и консерватизмом. «Поэтому в рисковых сферах, – предположил Авраам, – есть возможность прорыва. Приз достанется храброму». Он проследил сеть внешних и внутренних связей каждой крупной компании и понял, как там ведутся дела; он увидел также, какие из этих империй выстроены на песке. И когда в середине пятидесятых он столь эффектно прибрал к рукам торговый дом Кэшонделивери, который начинался как фирма, дающая деньги в рост, и за сто лет вырос в гигантское предприятие с обширными вложениями в банковское дело, земельные участки, суда, химическую промышленность и рыболовство, – это могло осуществиться потому, что он знал: старая парсская семья пришла в безнадежный упадок, «а когда процесс гниения зашел так далеко, – записал он в своем дневнике, – гнилой зуб нужно удалить немедленно, иначе смертельная инфекция распространится на все тело». С каждым новым поколением семейство Кэшонделивери стремительно утрачивало деловую хватку, а нынешние два братца-плейбоя промотали в европейских казино колоссальные суммы и вдобавок имели глупость попасться на взятках, слишком уж неприкрыто пытаясь экспортировать методы индийского бизнеса на западные финансовые рынки, требующие несколько более нежного обращения (дело с трудом замяли). Все эти «скелеты» люди Авраама старательно извлекли из кладовок; и вот однажды он, как к себе домой, вошел в святая святых компании Кэшонделивери и средь бела дня принялся откровенно шантажировать двоих побледневших молодых (хотя и не первой молодости) людей, требуя немедленного выполнения его многочисленных и точно сформулированных условий. Упалджи Обеднелджи Кэшонделивери и Тонубхой Рукубхой Кэшонделивери, жалкие отпрыски некогда великого клана, были, казалось, чуть ли не счастливы продать первородство и освободиться тем самым от ответственности, которая была им явно не по плечу; «так, наверно, чувствовали себя упадочные персидские владыки перед вторжением исламских полчищ,» – не раз говорил Авраам.[76]

Но мой отец не был воителем за святое дело – ничего подобного. Этот человек, который дома производил впечатление слабака и недотепы, стал на деле подлинным императором, Великим Моголом людских слабостей. Шокирует ли вас, если я скажу, что спустя несколько месяцев после переселения в Бомбей он уже торговал живым товаром? Меня, мой читатель, это шокировало. Мой отец, Авраам Зогойби? Авраам, чья история любви была так романтична и полна такой возвышенной страсти? УВЫ, он самый. Мой отец, которого я простил, хотя он не заслуживал прощения… Я уже много раз повторял, что с самого начала наряду с любящим мужем, безотказным покровителем и защитником выдающейся современной художницы существовал и другой, темный Авраам; человек, прокладывавший себе путь угрозами и принуждением, умевший вить веревки из строптивых моряков и владельцев газет. Этот Авраам постоянно имел сношения и заключал взаимовыгодные сделки с такими личностями – назовем их теневиками, – которые торговали запрещенным товаром вроде контрабандного виски и девочек с таким же усердием, с каким Тата и Сассуны занимались своим легальным бизнесом. Бомбей, как стало ясно Аврааму, был в те годы совершенно не похож на «закрытый город», о котором говорил старик Сассун. Для нещепетильного человека, готового к тому же идти на риск, – короче, для теневика – город был открыт шире некуда, и возможные доходы такого предпринимателя ограничивались лишь пределами его воображения.

Мы еще вернемся к внушавшему панический страх мусульманскому теневому боссу по прозвищу Резаный, чье настоящее имя я не дерзну доверить бумаге, довольствуясь этой мрачной кличкой, хорошо известной всему преступному миру города и, как мы увидим, далеко за его пределами. Пока скажу лишь то, что в результате альянса с этим господином Авраам получил «крышу», то есть защиту, совершенно необходимую при его методах работы; и в обмен на эту «крышу» мой отец стал, и скрытно оставался на протяжении всей своей долгой и неблагочестивой жизни, главным поставщиком новых девочек в дома, которыми весьма эффективно управляли люди Резаного, – в бордели на Грейт-роуд, Фолкленд-роуд, Форас-роуд и в Каматипуре.

– Как? Откуда? – УВЫ, увы, из южноиндийских храмов, в особенности же из святилищ в штате Карнатака, посвященных богине Келламме, которая, как видно, оказалась неспособна защитить своих несчастных юных молитвенниц… Известно, что в наш тяжкий век с его предрассудками, заставляющими предпочитать детей мужского пола, многие бедные семьи отдавали девочек в храмы особо чтимых божеств, будучи не в состоянии ни прокормить дочь, ни выдать ее замуж и надеясь, что она будет жить в святом месте на правах служанки или, если повезет, танцовщицы; тщетная надежда, увы, ибо во многих случаях во главе храмов стояли мужчины, непостижимым образом чуждые всякой нравственности, что делало их уступчивыми к предложениям наличных денег за юных девственниц, не совсем девственниц и совсем не девственниц, находящихся в их ведении. Так торговец пряностями Авраам, используя свои обширные связи на Юге, мог собирать урожай несколько иного рода, который в наисекретнейших своих приходно-расходных книгах он обозначал словами «Пряности жаркие высшей категории», а также, как я прочитал с некоторым недоумением, «Перчик чили сверхострый зелененький».

В столь же тайном сотрудничестве с Резаным Авраам Зогойби занялся торговлей тальком.

x x x

Кристаллический гидратированный силикат марганца, Mg3Si4O10(OH)2 – тальк. Когда Аурора за завтраком спросила Авраама, почему он решил стать специалистом по детским задницам, он объяснил это двойным выигрышем, который он будет получать, во-первых, из-за протекционистской государственной политики с ее запретительными тарифами на ввоз импортного талька, а во-вторых – благодаря демографическому взрыву, гарантирующему «попочный бум». Он с энтузиазмом распространялся о глобальных возможностях этой продукции, характеризуя Индию как единственную страну Третьего мира, способную без порабощения всемогущим американским долларом поспорить с Западным миром по части экономического прогресса и роста; он утверждал, что многие другие государства Третьего мира ухватятся за возможность покупать высококачественный тальк не за зеленую валюту. К тому времени, как он перешел к соображениям о вполне реальном скором захвате рынков, которые компания «Джонсон и Джонсон» привыкла считать своей вотчиной, Аурора перестала его слушать. А когда он принялся петь рекламную песенку на привязчивый мотив «Бобби Шафто», слова которой сочинил сам, моя мать закрыла уши руками.