Качаюсь на волнах, вверх, вниз. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Вверх... Или мне кажется, или в этот раз возвращение затянулось? Ну-ка, я же считал... Промежуток между гребнями укладывался в два вдоха и выдох, а тут вдруг получилось на выдох больше. Что дальше? Поглядите-ка, ритм сбился! И «ямы» стали глубже, словно кто-то взял лопату и покопался в них... А что у нас с оттенками? Хм... Именно то, чего я и опасался.

Колебания Кириан оказались великолепной почвой для взращивания чужого влияния. Убийца вряд ли могла понимать, что именно помогло ей поймать в ловушку сознания моих телохранителей, наверное, и не рассчитывала на такой результат. Точно, не рассчитывала: в противном случае не преминула бы углубить своё присутствие в чужих ощущениях, а не оставила, как есть, пустив свою волю параллельным курсом моей. А может быть, просто не понимала, как нужно действовать? Что, если она пользуется своим даром мало осознанно, на уровне инстинктов, а не разума? Но тогда...

Я выдохнул и, не удержавшись, чмокнул Кириан в губы, а та, потрясённая до глубины души моими странными действиями (что за мужик: можно сказать, всю облапал, а до сокровенного и добираться не стал), даже не сподобилась огрызнуться, не то, что залепить пощёчину.

— Всё, можешь быть свободна!

— Вы... сделали всё, что хотели?

— Не столько хотел, сколько был обязан.

Я потянулся к столу за рубашкой и, задумчиво проводя взглядом по округлостям растерянно так и стоящей на сброшенной одежде женщины, отметил вслух:

— И всё-таки, ещё полгода назад твоя грудь выглядела существенно меньшей по размеру. Поделишься секретом, а?

— К-каким секретом?

— Как грудь увеличить. Не скажу, что прелести моей супруги меня не устраивают, но я бы не отказался...

Хлоп! Аж в ушах зазвенело. Выпросил-таки пощёчину, на свою голову. Что-то всё меня сегодня обижают. Наверное, звёзды неудачные.

— Ты что себе позволяешь?

— Нет, это что ВЫ себе позволяете?!

Ах, как я люблю женщин в гневе! Любо-дорого посмотреть: грудь вперёд, кулаки упёрты в бока, губы начинают припухать, по коже разливается румянец... Прелесть неимоверная!

— Объяснись немедленно.

— Да как только... да после всего... ещё и издеваетесь... Правду говорят, вы — демон в человечьем обличье! Худший из демонов!

Горячо и познавательно, но совершенно не имеет отношения к теме разговора. Беру на себя труд уточнить:

— Что именно в моих словах так тебя оскорбило?

— Как вы могли спрашивать, если и сами всё уже вызнали?

Прямо-таки, воплощение праведного гнева. Может, свести её с придворным скульптором? Чудная натурщица получится: и форма на месте, и содержания хоть отбавляй.

— Что я вызнал?

Стараюсь спрашивать спокойно и ласково, хотя хорошо знаю на личном опыте: чем мягче себя ведёшь, тем больше яришь собеседника. А уж собеседница и вовсе начинает огнём пыхать из ноздрей.

— Про ребёнка!

— Какого ещё...

Ум-м-м-м-м-м... Болван. Каменный. Круглый. Тупица. Беспросветный. Законченный.

— Ты ждёшь ребёнка?

— А то вы не знаете!

— От Баллига?

— Ну это уже ни в какие ворота!

Она бы полезла на меня с кулаками, если бы не вспомнила, что стоит, в чём мать родила, и не предпочла кинуть все атакующие силы на приведение себя в надлежащий вид. А я, получив передышку, смог наконец-то сложить один и один, получая предсказуемый, но совершенно не имеющий отношения к арифметике результат.

Следовало ожидать, что они окажутся в постели. И дураку было видно взаимное влечение. Точнее, дуркам моим, которые даже надо мной имеют наглость посмеиваться (когда в их памяти гаснут впечатления от последнего по времени исполнения наказания за какой-либо проступок, а надо сказать, что с памятью у подверженных «водяному безумию» плохо: иногда из неё выпадают целые дни, а то и недели — в зависимости от положения лун в небесах, поэтому мне иногда даже жаль наказывать). Но постель постелью, а служба — службой.

— Как давно это произошло?

— Пять месяцев, — нехотя призналась Кириан.

— Но позволь, на таком сроке должно быть уже заметно! Или я что-то путаю?

— Я... попросила навести «сон».

Р-р-р-р-р-р! Какая мерзость! Насильно замедлять развитие ребёнка в утробе — как можно было до такого додуматься? Впрочем знаю, как. Пока Кириан состоит у меня на службе, она не имеет права обзаводиться отпрыском. Хотя бы по той простой причине, что беременная телохранительница будет неосознанно уделять больше внимания своему чаду, а не охраняемому телу. И можно только похвалить женщину за то, что она пренебрегла своим счастьем ради чужой безопасности. А можно отругать, чем я сейчас и займусь.

— Почему вы сразу мне не сказали? Ну хорошо, Баллига ты могла не ставить в известность, хотя уверен, он обо всём догадывался, или упросила молчать, но ты-то, ты сама! Почему ты не пришла и не созналась...

— В совершенном преступлении? — Холодно продолжила мою фразу Кири и была совершенно права: её предупреждали о правилах и каре за их нарушение.

— Да хоть в чём! Я должен был знать. Это моё право.

— А разве вы...

Она осеклась, глядя в мои глаза.

— Я. Ничего. Не знал.

— Но, я думала...

— Ты думала, что каждый раз, находясь рядом, я читаю твою душу и твои мысли? Так вот, ты ошиблась. Сегодня это случилось в первый раз. И в последний. Ты можешь быть свободна.

— Но...

Чёрные глаза Кириан растерянно расширились.

— Сейчас я выну «змейку» из твоего тела и убирайся на все четыре стороны.

— Dan Рэйден...

— Ничего не хочу слышать. Мне не нужны слуги, не ценящие самих себя. Повернись!

Она покорно подставила основание шеи ножу и не вздрогнула ни когда лезвие прорезало кожу и мышцы, ни когда серебристое тельце пробиралось наружу, чтобы браслетом обвиться вокруг моего правого плеча.

— Получишь расчёт у казначея: извини, у меня при себе нет нужной суммы. Всё. Свободна.

Кириан присела, сгребла одежду в ком и почему-то вдруг всхлипнула.

Вот чего не люблю совсем, так это слёз. Любых — детских, женских, мужских. Не люблю прежде всего с точки зрения особенностей своей службы: солёная влага, проливающаяся из глаз, усиливает ощущения до той степени, когда самому хочется то ли зарыдать, то ли завыть.

— Отставить слёзы!

— Dan Рэйден...

— Что-то ещё?

— Отпустив меня, вы же остаётесь... почти один.

Я всмотрелся в несчастное лицо той, что должна бы радоваться, а не огорчаться.