А затем хозяйка гостиницы прошла к себе за стойку и опустилась на стул. В доме стояла полная тишина. Через несколько минут она увидела, как машина, взятая Смолами напрокат, выбралась со стоянки на подъездную дорожку. И тогда Дотти извлекла из глубин верхнего ящика конторки листок бумаги, на котором стояло имя того милого человека: Чарли Маколей. Чарли Маколей, который пришел к ней со своей невыносимой, невыразимой болью. Дотти поцеловала два пальца и нежно коснулась ими его подписи.

Раньше эта дорога была грунтовой, а их дом находился в самом конце, и до него от шоссе № 4 предстояло проехать еще с милю. Жили они тогда на севере, в картофельной стране, и в те стародавние времена, когда все дети в семействе Эплби были еще маленькими, зимы там стояли холодные, снежные, и порой дорога, ведущая к их дому, на несколько месяцев превращалась в узкую тропу и становилась непроезжей. Тогда, впрочем, и погода была совсем другой, да и относились к ней иначе — точно к члену семьи, от которого все равно никуда не денешься. Так что приходилось принимать эту погоду такой, какая она есть, и особенно на сей счет не задумываться. Элджин Эплби прицеплял к самому мощному своему трактору самый прочный снежный плуг и таким образом успешно мог расчистить дорогу и отвезти детей в школу. Элджин вырос в этом фермерском краю и хорошо разбирался и в погоде, и в сортах картофеля, и в том, кто в округе любит, продавая картошку, подложить в мешок камней для веса. Он был человеком замкнутым, хозяйство вел бережливо и экономно, но в семье его понимали и знали, что более всего он презирает обман и недобросовестность, причем в любой форме. Впрочем, временами у Элджина случались внезапные удивлявшие всех приступы веселья. Он, например, мог абсолютно точно изобразить старую мисс Ларви, заведовавшую местным крохотным музеем Исторического общества. «Самый первый смывной унитаз в Арустук-каунти, — вещал он старческим голосом, ссутулив узкие плечи так, словно они согнулись под тяжестью невероятно большой и тяжелой груди, — принадлежал судье, прославившемуся тем, что он регулярно избивал жену». Или Элджин вдруг притворялся бродягой, ищущим, чего бы поесть, и умоляюще смотрел на каждого голубыми глазами, так робко протягивая руку за подаянием, что дети хохотали до упаду, пока не вмешивалась их мать, Сильвия, и не призывала всех к порядку. Зимним утром Элджин обычно заранее включал двигатель автомобиля и, пока тот грелся на подъездной дорожке, счищал снег с крыши и стекол, а изо рта у него вырывались целые облака пара. Вскоре из дома выбегали дети, кубарем скатывались по заснеженным и посыпанным солью ступенькам крыльца и усаживались в машину, а по дороге Элджин подхватывал еще троих ребятишек из семейства Дейгл — двух мальчиков и их сестру Шарлин, которая была почти ровесницей младшей дочки Эплби, странной маленькой девочки по имени Энни.

Живая и шустрая худышка Энни была такой невероятной болтушкой, что ее мать не слишком расстраивалась, когда девочка одна на несколько часов уходила в лес и играла там с веточками или лепила из снега ангелов. В семье Эплби одна лишь Энни унаследовала от матери и бабушки оливковый оттенок кожи, свойственный многим жителям Луизианы, и роскошные темные волосы. Впрочем, для местных жителей появление среди безлюдных заснеженных полей этой малышки в красной шапочке на темных кудрях давно стало столь же привычным, как прилет поползня в кормушку к любителю птиц. И вот однажды утром пятилетняя Энни, которая еще ходила в детский сад, сообщила всем, что там, в лесу, с ней разговаривал сам Господь Бог. В машине, как и всегда с утра, было полно детей — брат и сестра Энни, братья Дейгл, их сестра Шарлин, — и старшая сестра сказала Энни: «Ну до чего ты еще глупая! Заткнись-ка лучше». Энни, которая всегда сидела рядом с отцом, так и подскочила от обиды. «А все-таки Он со мной разговаривал! Разговаривал!» — возмущенно закричала она. Тогда сестра насмешливо спросила, как именно Он это делал, и Энни уверенно ответила: «Он просто вкладывал мне свои мысли прямо в голову». И тут, подняв глаза на отца, Энни увидела, что он слишком внимательно на нее смотрит, а в его глазах словно промелькнуло нечто такое, что она запомнила навсегда. Это «нечто» было совсем не свойственно ее отцу и показалось ей очень и очень нехорошим. «А ну, быстро выметайтесь из машины, — сказал Элджин, останавливаясь у ворот школы, — мне с Энни поговорить нужно». И как только за школьниками захлопнулись дверцы, он спросил у младшей дочери: «Ну, рассказывай, что ты в лесу видела?»

И девочка, немного подумав, сказала: «Деревья. И еще синичек-гаичек».

Элджин долго молчал, держа руки на руле и глядя куда-то вдаль. Отца Энни никогда не боялась — в отличие от Шарлин, которая своего отца очень даже боялась, — не боялась она и матери, которая была еще более уютной и доброй, чем отец, хотя, пожалуй, все же играла в семье менее важную роль. «Ну ладно, ступай», — сказал наконец Элджин и ободряюще кивнул дочери. Энни поспешно сползла с сиденья, шурша своими непромокаемыми зимними штанами, а он, протянув руку, открыл для нее дверцу и предупредил: «Осторожней, пальцы не прищеми», захлопнул дверцу и, как всегда, покатил прочь.

* * *

В тот год Джейми почему-то очень не нравился его учитель.

— Меня от него тошнит, — как-то заявил он, швыряя ботинки на пол в прихожей. Вообще-то Джейми пошел в отца, то есть был не особенно разговорчив, и Сильвия, глядя на возмущенного сына, почувствовала, как ее лицо заливает нервный румянец.

— Мистер Поттер плохо с тобой обращается?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Не знаю.

Джейми учился в четвертом классе, и Сильвия любила сына куда больше, чем дочерей. При одном лишь взгляде на него она испытывала прилив почти невыносимой, переполнявшей ее душу нежности. Мысль о том, что кто-то причиняет ее любимцу страдания, была для нее совершенно нестерпимой. Впрочем, Энни она тоже нежно любила, потому что малышка была хоть и немного странной, но совершенно безобидной. А вот среднюю дочь, Синди, Сильвия любила, так сказать, с умеренной щедростью. Синди — самая тупая из троих детей Эплби — внешне больше всех, пожалуй, походила на мать.

Это был тот самый год, когда Джейми, накопив денег, подарил отцу на день рождения магнитофон. Однако его затея неожиданно закончилась плачевно: отец аккуратно развернул подарок, даже оберточную бумагу нигде не порвал — он всегда так разворачивал вещи, — и сказал:

— Но ведь это же тебе больше всех хотелось получить магнитофон, Джеймс. Неприлично дарить другим то, что нужно тебе самому, хотя многие именно так постоянно и поступают.

— Элджин… — предостерегающе прошептала Сильвия. Но Джейми понял, что отец сказал чистую правду: мальчик действительно давно хотел магнитофон, и сейчас его бледные щеки вспыхнули ярким румянцем. В итоге магнитофон был убран на самую верхнюю полку шкафа для верхней одежды.

Энни, хоть и была чрезвычайно разговорчивой, никогда никому об этом не рассказывала, даже своей бабушке, жившей с ними рядом в маленьком домике с квадратной комнаткой. В долгие зимние месяцы этот домик выглядел среди белых полей голым и окоченевшим, а его окна, точно широко открытые глаза, застывшим взглядом смотрели прямо на их ферму. Бабушка Энни была родом с юга, из долины реки Сент-Джонс, и, как говорили, в свое время слыла настоящей красавицей. Мать Энни тоже когда-то была очень красивой, это и фотографии подтверждали. Но теперь бабушка была худая, как щепка, а ее лицо сплошь покрывали мелкие морщины.