Когда Пенни исполнилось семь, она перенесла очередной приступ лихорадки, но та отступила, не успев напугать родителей.

Лето выдалось настолько дождливое, что никто и не припомнил на своём веку такого. В середине августа Джека навестил Лэнгстон Батлер, и они вдвоём, устроившись на террасе, проговорили целый час.

– О чём шла речь? – поинтересовалась Фрэнсис.

– О наших полях ниже по течению – тех, где прадед выращивал индиго. «Элизабет хочет их», – заявил Лэнгстон. Похоже, Элизабет вбила себе в голову безумную мысль, что они с Лэнгстоном будут устраивать пикники на берегу реки, – фыркнул Джек. – «Приди ко мне и стань моей!/Так насладимся мы полней/Красой долин, полей, лугов,/Крутыми склонами холмов…»[34]

– Спасибо за объяснение, Джек. Но чего Лэнгстон хочет на самом деле?

– На самом деле его амбиции достаточно ограниченны. Он только жаждет захватить соседние участки. А я и так продал уже больше земель, чем следовало. Мне бы хотелось, чтобы ты занялась нашими делами. Ты благоразумнее меня.

– Джек, – ответила Фрэнсис, – как ты меня обрадовал.

– Я никогда не мог понять, что ты нашла в старом солдате, помешанном на лошадях.

– Кем бы ты ни был, Джек, я бы не стала называть тебя «старым».

В Низинах плохой наездник считался никудышным человеком. Обычных воров сажали за решётку, конокрадов вешали. Бега устраивались на пересечениях дорог, на рынках крупного рогатого скота, на политических и патриотических праздниках – везде, где могли собраться державшие пари люди со своими лошадьми. Самые крупные и великолепные забеги проходили на чарлстонском ипподроме «Вашингтон» во время Недели скачек, на которую съезжались лучшие скакуны, наездники, владельцы и зрители с юга и с запада и даже янки. Нью-йоркские газеты предлагали важным особам «экскурсии для леди и джентльменов» на быстроходном, новейшем судне, комфортабельное проживание в Чарлстоне и билеты на лучшие места на трибуне Жокейского клуба.

Здесь кипели большие страсти и звенели большие кошельки. Все ожидали, что конь Лэнгстона Батлера, Валентин, снова выиграет, как в прошлом сезоне.

У Джека этой осенью дела обстояли неважно. Он понуро сидел, опрокидывая рюмку за рюмкой, в затхлом клубе ипподрома «Ноксвилль». Несмотря на проливные дожди, скачки состоялись по расписанию, лошадь Джека упала, покалечив чернокожего наездника. Её застрелили ещё до того, как жокея (которого винили в этом происшествии) оттащили с дорожки. Джек Раванель, взобравшись на табурет, угрюмо смотрел сквозь мокрое стекло на дождь, поставив на широкий подоконник бокал и сигару. Дождь барабанил по крыше, а удушливый дым от сигары мешался с неприятным запахом мокрой шерстяной одежды.

Джек погряз в долгах, а урожай риса в этом году оказался хуже прошлого. Он взболтал тёмную жидкость в бокале, словно в винных парах могла явиться какая-то мудрая мысль. Эх, лошади, лошади.

За столиком прямо позади него двое местных о чём-то секретничали:

– Я же рассказывал тебе об Индейце.

– А, что-то припоминаю.

Шёпот стал еле слышен:

– Господи Иисусе. Четыре мили за восемь и десять.

– Джуниор говорит, что Энди хочет продать его.

– Ну да. Брось. Такую лошадь продать?

– А разве Джуниор мне не кузен, а? Разве мы не вместе выросли на Маттон-Крик? Об Индейце немногие знают. Энди скрывает свои карты.

Словно заметив, как насторожился Джек, второй сказал:

– Тише, Генри. Здесь ни место, ни время неподходящие.

Два дня спустя полковник Джек Раванель, пустив лошадь рысью по полосе меж полей цветущего хлопка, подъехал к холму, на котором стоял двухэтажный кирпичный дом, больше похожий на фермерский домик, чем на особняк гранда-южанина. Преодолев подъём, он спешился и, после того как мальчик-слуга взял под уздцы его лошадь, вошёл в прихожую по приглашению пышной негритянки.

– Я Хана, сэр. Вы по какому делу? Как вас представить?

– Полковник Джек Раванель. Служил с генералом.

– А, он будет рад вас видеть. Присядьте, сэр. У генерала Джексона всегда найдётся время поговорить со своими старыми солдатами.

Долго ждать не пришлось. Джексон был невысоким, жилистым мужчиной с крупной головой, которая была чересчур велика для его тела, словно ее «приставили по ошибке», как он любил говорить. Генерал носил в себе две пули как память о дуэльных поединках и не долее двух лет назад был избран в президенты Соединённых Штатов, но был смещён с поста обманным путем. Никто не слышал от него ни слова жалобы.

– Ба, полковник, полковник Джек Раванель. Очень приятно, очень. Что привело вас сюда из Каролины, этого логова беззакония?

– Я работал над собой, генерал.

– Вы дали «зарок»?

– Я изменился, генерал, а не умер.

– Тогда вы должны попробовать мой виски. Пойдёмте ко мне в кабинет.

В небольшой комнате Джексон представил Раванеля мистеру Хармону из Нью-Йорка и мистеру Фитцбургу из Вирджинии, своих «консультантов». Виски оказался столь же превосходным, сколь беседа – напряженной. Письменный стол украшал сувенирный золотой меч, подаренный законодательным собранием штата Теннесси своему генерал-майору милиционной армии.

Консультанты так и рвались давать советы; их лица светились участием.

– Генерал, – начал Джек, – на землях вдоль реки Камберленд много прекрасных лошадей. И, похоже, большинство из них принадлежит вам.

– Да, есть несколько кляч, – обнажил зубы в улыбке Джексон и обернулся к Хармону: – Вы разбираетесь в лошадях, мистер Хармон?

Янки нетерпеливо поджал губы:

– Какая жалость. Полковник Раванель, если вы приехали посмотреть лошадей, я бы предпочёл показать их сам, но этих джентльменов никак не отвадить. Если не возражаете…

Хана отправила мальчика за управляющим, Айрой Уолтоном, который спешно примчался в клубах пыли, весьма раздосадованный тем, что его отрывают от полевых работ.

Пока они ехали к конюшням, Уолтон расспрашивал Джека, как ему удается собирать урожай там, где цветные не испытывают никакого уважения к белому человеку.

– С чернокожими нельзя нянчиться, сэр, – сказал он. – Главное – вовремя погрузить урожай на корабль. Никаких нежностей.

Уолтон зыркал глазами по сторонам, подмечая недоделанную работу и каждое неверно выполненное задание, отчего он показался Джеку самым ответственным и трудолюбивым управляющим, которого он когда-либо встречал.

Подъехав к конюшням, Уолтон принялся кричать:

– Данвуди! Выйди-ка сюда, мерзавец!

Негр, прибивавший подковы, не поднял головы, но другой светлокожий цветной вышел на свет, прикрывая ладонью глаза от солнца.