Повесть «Косой дождь» можно без преувеличения назвать одним из изящнейших произведений Вениамина Каверина, в котором акварельно запечатленные характеры не утрачивают своей психологической точности и многомерности. Нанесенные легкими (по видимости) штрихами, они складываются в то случайное и неизбежное, невольное сообщество, в котором люди ощущают себя одновременно частью целого и совершенно отдельными индивидуальностями.

В «Косом дожде» много поэзии — она, словно струи этого летнего дождя, пронизывает повествование, придавая ему удивительную простоту и прелесть. Дождь, идущий в Италии, куда выехала туристическая группа, невольно «рифмуется» с дождем в Мурманске, где сын героини Игорь пытается разыскать своего отца. Романтизируя, приподнимая зарождающиеся чувства Токарского и Валерии Константиновны на фоне старинных зданий и площадей Флоренции, косой дождь романтизирует и то отношение, которое испытывает сын Валерии Игорь к своему никогда не виденному отцу. Отец кажется ему героем, в то время как он является спившимся жалким человеком, пропавшим неизвестно куда после того, как его списали из флота.

Считается, что повесть эта посвящена людям искусства, но скорее она повествует об искусстве как части жизни — о том, насколько оно пронизывает чувства разных людей, насколько может сблизить или отдалить. Ведь не только Токарский противопоставлен заносчивому скульптору Аникину, а вся группа испытывает по отношению к чете Аникиных отчуждение, нежелание вступать в какие бы то ни было контакты.

Что же касается нравственных позиций двух персонажей, об этом более прочего свидетельствуют не размышления Аникина, не открытая неприязнь Токарского, а мысли сына Аникиных, будущего музыканта Пети, который, подобно одному из каверинских героев сказок Немухинского цикла, обладает способностью услышать музыку везде и во всем и — запечатлеть ее в импровизациях: «Не хочу лгать и притворяться, — играет он. — Не хочу равнодушно смотреть, как лгут и притворяются другие. Не хочу быть таким, как отец с его талантом и славой. Никому не нужен его талант, а что это за талант, который никому не нужен? Нет, мы другие. Сейчас я буду играть, какие мы, и Игорь… поймет, что я играю о нем».

Дружеские отношения, связывающие сына Аникиных и сына Валерии Константиновны, основаны не на мальчишеских будничных заботах и развлечениях — они скреплены нравственным стержнем, который воспитала в Игоре мать, а в Пете — дед, вычеркнутый родителями из жизни, потому что он посмел в 60 лет жениться. Петя встречается с ним тайком, причем встречи эти связаны всякий раз с посещением музеев, концертов, Ясной Поляны, с прикосновениями к природе.

Это — мир, неведомый его родителям, в погоне за славой и почестями давно забывшим обо всем остальном. «Мы другие…» — эти мысли Пети связаны с мировосприятием, и — кто знает — возможно, Вениамин Александрович Каверин вложил в них ощущение, возникшее у людей вместе с «оттепелью», а отчасти — и с весьма популярным в то время спором между физиками и лириками. И именно потому в «Косом дожде» рассуждения об искусстве (характерен эпизод, когда Токарский во время прогулки предлагает Валерии Константиновне посмотреть на собор «в перевернутом виде», чтобы лучше понять и почувствовать розовое сияние, которое распространяется вокруг «огромного стеклянного полукруга над входом») так поэтичны, легки и — внутренне свободны, независимы от общих суждений экскурсовода.

«Оттепель» была слишком коротким периодом: начавшись в 1953 году после смерти Сталина, она фактически уже через три года, в 1956-м, когда Советская армия помогла подавить восстание в Венгрии, стала постепенно сходить «на нет». Но для советского искусства эпоха эта продлилась почти до середины 1960-х годов — особенно для литературы и кинематографа. «Косой дождь» был написан Кавериным в 1962 году, и невозможно отделаться от впечатления, что сам воздух, которым пронизана повесть, соткан из светлых надежд, которым — увы! — не суждено было сбыться.

И если позволить себе пофантазировать, может ведь оказаться так, что открытость, зыбкая неопределенность финала, связанная с будущими отношениями Токарского и Валерии Константиновны, с поисками Игорем своего отца, получает определенность лишь в одном — в размышлениях Пети Аникина, который ни в чем не повторит судьбу родителей и окружающего их тесного мирка.

И поневоле прочитается в этом светлом настроении, подаренном «оттепелью», нечто волшебное. То, с чем мы встречаемся в удивительных сказках Вениамина Каверина, которым будет посвящена следующая глава. Тем более что создавались они на протяжении трех эпох — первая была опубликована в 1941 году, а последняя, сказочная повесть «Верлиока», в 1981-м.

Сказочный мир Вениамина Александровича Каверина отличается во многом от предшествующих опытов его современников и писателей-классиков тем, что он создал в цикле «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году» и сказочной повести «Верлиока» совершенно особый космос — города и целую страну, которые живут по вполне «советским» законам и привычкам, но обладают волшебством. Тем самым, что Евгений Шварц назвал когда-то «обыкновенным чудом», которое способны совершить люди, наделенные искренностью и душевной щедростью.

Но у Каверина все немного иначе.

Александр Грин создавал города и персонажей с непривычными именами, в его рассказах и романах царил экзотический мир с нередко грозными пейзажами и фантастическими по внешнему «окрасу» событиями; Евгений Шварц вынужден был «зашифровывать» свою географию; а Вениамин Каверин целую страну Летандию обрисовал как вполне обычный городок у моря, наделив его жителей чертами советских обывателей, которые трепещут от страха перед Господином Главным Ветром, правителем страны. Правда, они летать умели в отличие от советских близнецов, но Леня Караскин, сумевший покинуть пределы своей ненавидимой и любимой одновременно страны, довольно легко научил летать новых друзей из Немухина, где он случайно приземлился, Петьку и Таню, а они, в свою очередь, обучили этому, как оказалось, нехитрому делу Старого Трубочного Мастера, отправившегося вместе с ними выручать из беды похищенного Леню (сказка «Летающий мальчик»).

Как и в сказке, Вениамин Каверин тонко и в то же время просто плетет «кружево» своего повествования с непременным включением элементов отечественной и мировой культуры. Так Петька вспоминает «о книге — той самой, которую, по мнению библиотекарши, он должен был прочитать через три или четыре года.

— Я ее даже захватил с собой, но не всю, потому что она очень толстая. Там две девчонки сперва разговаривают о том, какая чудная ночь, а потом одна садится на корточки и подхватывает себя под коленками. Причем совершенно ясно, — сказал он по слогам, — что она рас-счи-ты-ва-ет взле-теть».

А Леня уточняет потом: была ли в ту ночь полная луна? Зажмурилась ли она, когда подхватила себя под коленки? Произнесла ли волшебное заклинание?

Страшно подумать, что нынешнее молодое поколение, если доведется читать сказку о летающем мальчике Лене Караскине, не сразу может догадаться, о какой же «очень толстой книге» идет речь. И невольно вспоминается дискуссия в «Литературной газете» в начале нашего столетия о том, что сегодняшним школьникам слишком трудно читать такие большие романы, как «Война и мир»… А сегодня чиновники от культуры уже совершенно всерьез обсуждают вопрос о том, что детям не под силу читать романы Толстого и Достоевского, потому они должны быть исключены из школьной программы. И одно из оправданий, которое эти чиновники находят: сегодня почти нет учителей, которые могли бы раскрыть школьникам всю глубину этих романов.