— Пока не сказала, но это неважно. Мне кажется, он обалдеет от счастья, если я решу выйти за него замуж.

Как выяснилось на следующий ден

ь, это ей самой предстояло обалдеть, когда Борька в ответ на ее сообщеньице нахально рассмеялся:

— Э, нет, чувиха, мы так не договаривались! Ты кончай давай вешать на меня чужие подвиги!

Удар был настолько неожиданным,

что она оторопела. И вдруг увидела себя словно со стороны: растерянная дура с открытым ртом стоит перед развалившимся на топчане с «медведями», ухмыляющимся мужиком. Неужели это она, Женька Орлова? Фигушки!

— Тогда пока! Счастливо оставаться! Большой привет! — Этого говорить было не нужно, не нужно было и хлопать дверью — какая идиотка! — но что сделано, то сделано.

На заднем сиденье такси, несущегося в Кратово, к Надьке на дачу, она до скрежета в зубах сцепляла челюсти. До боли впивалась ногтями в руки. Возле знакомой калитки кинула шоферу червонец, толкнула калитку и почувствовала, что все — полный аут!

Верный друг Надюха бросилась навст

речу и тоже зарыдала. Уложила в гамак и стала покачивать, так бережно, как будто качала не лучшую подружку, а будущего младенца.

Валентина Степанна, своя в доску тетка пятьдесят восьмого размера, моментально бросила драть сорняки вдоль забора, на секунду прослезилась из солидарности и тут же с веселой уверенностью отмахнулась пухлой, загорелой рукой:

— Женюра, не переживай! Мужчины, они никто жениться не хотят! Ты думаешь, мой Семен Наумыч очень мечтал расписаться? Ни боже мой! Все тянул волынку — то у него сестра хворает, то мама болеет, то тетя Бетя умирает. А я была уже на третьем месяце! Ждала Надюшку. Что делать? Тут мне и подвернулся один хромой летчик. Для отвода глаз. Ну мы с тем летчиком и загуляли! Каждый вечер на танцы. Под Шапировыми окнами под ручку! Мой Сеня в момент опомнился. На коленях стоял, умолял: Валя, пошли распишемся! Тебе, Женюра, первое — надо вызвать в Борисе ревность, вот что я тебе скажу.

Вечерком на террасе, под розовым абажуром, жутко заводная Надькина мать раскинула картишки на трефового короля. Вышла ему ранняя дорога в казенный дом.

— Ну, что я вам говорила? Прямая твоему Борису дорожка в ЗАГС! Главное, ты, Женюра, держи фасон. Вроде ты в Борисе ни грамма и не нуждаешься. Поживи у нас на даче. Пусть он тебя поищет! Пусть слезами умоется! После, когда встретитесь, тоже сразу не сдавайся: мол, я и замуж-то не очень хочу, мол, и другие-то меня как звали, да я им всем отказывала!

История умалчивает о том, обливался ли Борька горючими слезами, пока она целую неделю отсиживалась у Надьки на даче, звонил ли каждые пять минут (мамуля в это время пребывала в Переславле, а с папой он вряд ли бы вступил в переговоры), но стоило отпереть ключом дверь родного дома, как затрезвонил телефон.

— Джейн, ты куда провалилась?

— Никуда не провалилась. Загорала у друзей на даче. А что случилось, я не понимаю?

— Как это что случилось? Что за понты, подруга? Я только пошутил, а ты взяла и смылась. Давай выходи! Через час буду у твоего подъезда!

Со смеху сдохнешь! Наставления Надькиной матери и ее примерчики из жизни дремучей сельской молодежи пятидесятых оказались не полным фуфлом.

Из окна кухни отлично просматривалась скамейка, на которую гораздо раньше, чем через час, уселся взмыленный Борька… Отдохни, чувак! Пять минут, десять, пятнадцать, и он начал нервно посматривать на часы, высоко вскидывая руку.

Накинув пиджачок, девушка не спеша вывалилась из подъезда и независимой походочкой направилась к скамейке под яблоней: «Привет! Как жизнь молодая?» — а когда Борька набросился с поцелуями, капризно увернулась.

— Джейн, кончай выпендриваться! Ты же мать моего будущего ребенка! Я тут на досуге мозгами пораскинул: надо нам с тобой взбрачнуться. Создадим крепкую советскую семью, ячейку государства. Будет хоть кому на старости лет поднести стакан воды. Если, конечно, пить захочется, как говорил один старый еврей в анекдоте… Джейн, ты самая клевая баба во всей Москве и ближнем Подмосковье!

— Да я вроде и замуж-то не хочу. Меня и другие-то как звали, да я им всем отказывала… — Не выдержав, она закатилась от смеха: до того глупо-растерянной была в эту минуту Борькина физиономия. Ну, разве можно обижаться на этого дурачка? — Черт с тобой, я тебя прощаю! А где жить будем? Давай тогда снимай квартиру.

— Ты чего, Женевьева, оборзела? Я что, по-твоему, подпольный миллионер или член Политбюро? Перееду к тебе, вместе с пишущей машинкой. Мне все годидзе. Район клевый, хаза нормальная — сорок четыре метра жилой площади. Теща готовит потрясно.

— Нет, так дело не пойдет! Какой может быть секс, когда за стенкой папа с мамой? Придумай что-нибудь побалдёжней.

— Какая ты привередливая, однако! Ладно, что-нибудь придумаем.

Придумали! Тетя Циля отдает «ребятам» свою берлогу, а сама отваливает к Розе. И вот, в один дождливый вечерок — с «ключами от квартиры, где деньги лежат» — отправились ребятишки на экскурсию в Воронью слободку. То бишь на улицу пламенного революционера товарища Обуха. Не успели они с Борькой ввалиться в Цилин екатерининский особняк с колоннами, как изо всех щелей коммунального лабиринта, словно привидения, выползли любопытные старухи, похожие друг на друга, как близнецы. Судя по седым космам и маразматическому пучеглазью, вся эта шайка кантовалась здесь еще до пожара тысяча восемьсот двенадцатого года.

Цилино логово, по заказу, оказалось балдёжным дальше некуда! Орнамент из пятен разнообразного происхождения на драных обоях наводил на мысль о бренности жизни, с потолка прямо на башку валились куски отсыревшей штукатурки. Все пищало и скрипело — дверь с замазанным краской стеклом и латунной ручкой в виде морды придурковатого льва, черно-рыжий паркет, канцелярские стулья, списанные из какой-то конторы, и уродская, попахивающая дихлофосом от клопов тахта.

Борька, естественно, предложил опробовать «брачное ложе». Под сломанную ножку подсунули стопку журналов «Здоровье», плюхнулись — выдержала, но с сексом вышла осечка: беременную начало выворачивать наизнанку. Доконал дихлофос. В Борькином свитере на голое тело она рванула в коридор, посшибала по дороге энное количество полоумных старух, забросила в сортире амбарный крюк и… сраженная расписным унитазом и всем прочим, в полуобморочном состоянии двинулась в обратный путь.

На Фрунзенской, в своей чистенькой «светелке» с видом на прозрачные Ленинские горы, она крепко призадумалась о целесообразности предстоящего бракосочетания. Прикинула все «за» и «против» и самым категорическим образом набрала Надькин номер. Фиг с маслом! Цековский абортарий был на замке